Такой доклад PhD Аннализы Николсон прозвучал на Кэмбриджском фестивале 31 марта. Он основывался на ее диссертации “Palace of Exiles: The Mazarin Salon in 17th Century London”. Последние 10 лет внимание ученых к роли женщин в истории концентрированно возросло: их вклад действительно начинают узнавать и ценить, и это меняет наш образ мыслей о власти. Понять, до какой степени простиралось влияние официальных королевских любовниц, так называемых maitresse-en-titre, при дворе Чарльза II, стало исследовательским интересом Аннализы еще 5 лет назад – и все это время она, как детектив, выискивала по архивам всего мира обрывочные сведения, письма, найдя релевантные свидетельства лишь в Нью-Йорке и Британской библиотеке. «Мы, женщины-ученые, не можем продолжать смотреть на историю так же, как предыдущие историографы, поскольку это поле было сконструирована мужчинами», — убеждена Аннализа. Представляем читателям «Гранита науки» сокращенный перевод ее доклада.
«На maitresse-en-titre смотрят больше со стороны слухов, чем с позиции их культурного и научного влиянияпосредством создания коммуникационных сетей – в частности, салонов. Но теперь в историческую науку включаемся мы, женщины, и можем привнести новые перспективы. Отмеченные, кстати, столь трендовой сегодня междисциплинарностью. Я учусь на французском отделении Кэмбриджа, но не узко застыла в этой области, а переместила свой исследовательский взгляд на английские исторические явления. Уверена, что от этого наука получает супербенефиты.
Явление салонов как культурных хабов возникло во Франции в начале 17 века. До того в 16 веке мы начинаем видеть появление нескольких женщин-писательниц. И можем предположить что их не устраивало существование в виде «отдельных случаев»; они искали большего – создать сообщество. Одним из первых ранних был салон маркизы Рамбуйе, образовавшийся около 1697 года. Она принимала посетителей, лежа на кровати, а они все удобно устраивались около нее, обсуждая последние спектакли, стихи, а также раздумывая о научных открытиях. Это действительно было место, где женщины могли иметь такого рода общение. В то время, знаете, не у всех была возможность получать знания – посещать университет. Но мужчины также приходили в салон, так что интеллектуальный обмен включал в себя оба пола – что было довольно необычным. И эта модель стала весьма популярной, как тип пространства, возникший в оппозицию ко французскому двору.
Англия, безусловно, в ее исторической обстановке также заинтересовалась тем, чтобы иметь и у себя такую модель: заинтересовалась вообще всем европейским из-за возвращения в Лондон своего монарха из изгнания. Да, все тогда было странным: например, казалось немыслимым, что будет гражданская война и период республики, что Англия потеряет своего короля, а наследник отправится в изгнание. Роялисты по большей части проводили время в Париже – например, двор Генриетты Марии, матери Чарльза. На них повлияла эта модель. Чарльз II провел несколько лет во Франции у матери, потом в испанских Нидерландах в Гааге – и вплотную, таким образом, погрузился в континентальную культуру. Двор по возвращении был переполнен континентальными идеями об искусстве, о литературе, науке и о том, как должна выглядеть социализация. Весь кодекс придворного поведения Франции, с наступлением Реставрации в 1660 году, сформировал английский двор
Вопросы, которые вызвали гражданскую войну, не ушли. Религия осталась предметом крайнего напряжения. Чарльз, впрочем, выбрал не то чтобы дать свободу вероисповеданию – но толерантно не вмешивался: того, кто ходил не только в англиканскую церковь, не наказывали.
У нас есть любопытное историческое свидетельство того времени, дневник Сэмюела Пипса 1664 года. Сей джентльмен утром ходил в англиканскую церковь, а после обеда с женой отправлялся к гугенотам. Но больше всего ему нравилась своей пышностью и зрелищностью католическая месса, признается автор дневника. Вот каким образом люди прокладывали себе навигацию в напряжениях того времени.
По мере того, как возрастало преследование гугенотов во Франции, Нантский эдикт криминализировал протестантизм во Франции, и многие из них приехали в Лондон. Если в 1680-х население города составляло 500 тыс. человек, то когда 40-50 тысяч гугенотов приехали и осели – они составили почти 10% беженцев. Сатирик Джон Драйден назвал это «вторым норманнским завоеванием». Так родился мультикультурализм Лондона. Да, несомненно, это вызывало сопротивление, были люди, которые пытались нагнать страх. Говорили даже, что это католики под видом гугенотов приезжают шпионить в интересах Людовика XIV и Папы!
Так или иначе, гугеноты привезли с собой новые навыки: ткачество, стеклодувное мастерство, переводы на другие языки… И еще одним влиянием стало присутствие при дворе так называемых maitresse-en-titre – официальная королевская любовница, как бы «упоминаемая в титрах», такой титул, квазиинституализированная роль. Этот «импорт», считается, в самой Франции возник в XV веке и начался с Аньес Сорель, которая была любовницей Шарля VII. Ей было дано поместье, которое принадлежало монархии, иногда она выступала как советник, и оставалась в отношениях с королем до самой смерти. То есть, уже присутствуют атрибуты некой роли, это не просто кто-то, с кем монарх имел сексуальные отношения.
Другим примером является любовница Франциска I Анн де Писсело, причем ее советчицкая роль была уже куда более заметна. Кстати, Салический закон франкского короля Кловиса 500 года запрещал женщинам наследовать трон – и действие его продолжалось еще даже при этих дамах… Придворные и послы других стран изучали потенциал любовниц (насколько король к ней прислушивается), и пытались оказывать на них влияние. Для чего вообще монархам были нужны советчицы? Причина проста: жениться требовалось на даме равной себе, с эквивалентным статусом, поэтому королевы были обычно были иностранками. А вот любовницы были всегда француженками и целиком лояльны королю. Даже не наследнику, они только принадлежали целиком королю!
В Британии мы видим это впервые при дворе Чарльза II. Несомненно, Генрих VIII имел много любовниц, но когда он женился на Анне Болейн, это размыло границы между королевой и монаршей любовницей. ЧарльзII же держал эти вещи совершенно раздельными. Он начал свое правление в отношениях с Барбарой Вилльерс, и никогда не вставало даже вопроса о том, чтобы бракосочетаться с нею. Да, дамы получали пансион, имущество, все виды доступов. Чарльз II предпочитал держать женщин в рамках этой роли. У него был горький опыт: предыдущая любовница, Люси Уолтер, ожидала, что Чарльз женится на ней – и ему нужно было убедиться, что это не повторится. Поэтому он всячески подчеркивал, что несмотря на наличие официальной любовницы, ищет в королевы даму, эквивалентную себе по статусу. Ему надо было консолидировать монархию и привнести, посредством политических союзов, в нее богатство.
У Барбары Вилльерс были комната во дворце, уши монарха и определенное на него влияние; она была всегда на виду; она даже сопровождала монарха с супругой – португальской инфантой Катериной Браганза – в медовый месяц. У двух дам были весьма бурные отношения, и люди обожали обсуждать эти «кошачьи бои». Другой темой для сплетен было, как Барбара тратила свои деньги. Но ее роль в искусстве на сегодня значительно приуменьшена.
Дело в том, что на то время монарший двор был как театр: то, как ты себя представляешь, чем кажешься – было важнее, чем то, что ты делаешь. Барбара Вилльерс, выражаясь сегодняшним языком, «завела себе Инстаграм». А именно – художника Питера Лили, который изображал ее то как мадонну с младенцем – и все судачили, что это внебрачный ребенок Чарльза, — то в образе святой. И, поскольку все старались ее наследовать, то Лили стал более чем востребованным художником! И это подогревало дух эры Реставрации, который был очень дерзким, полным смеха, веселья и распивания шампанского – видимо, чтобы пройти через напряжение времени.
Кстати, Лили изобразил и одну из следующих любовниц Чарльза, Нелл Гвин – в образе Венеры с Купидоном. Да, эта практика портретов для женщин действительно была как влияние через инстаграм того времени. Было много ограничений: они не могли посещать университет, другие имущественные и юридические права, не могли появляться в парламенте – но при дворе были крайне влиятельны. Каждую их новую манеру одеваться или говорить люди моментально копировали. Таким образом maitresse-en-titre возглявляли изменения в культуре в период Реставрации.
Когда их отношения с Барбарой Вилльерс охладели, Чарльз II сделал ее герцогиней Кливлендской. Следующие две его любовницы были из театральной среды. Если у Барбары еще было некое аристократическое происхождение, то этих он взял прямо со сцены: Молл Дэвис и Нелл Гвин.
Больше скажу, это сближение было «оркестрировано» двоюродным братом Барбары, Джорджем Вилльерсом, вторым герцогом Бэкингемским! Он решил, что кузина более ему не полезна во влиянии на короля. И решился выставить перед монархом этих актрис. Мы не знаем, почему Чарльз согласился принять его предложение – возможно, Бэкингем был столь убедителен и настойчив, возможно, причиной было то, что актрисы времен Реставрации были чем-то таким очень новым: только вышел закон, позволяющий женщинам выходить на сцену. Обе были настоящими селебрити того времени. И обе без устали трудились над собой, торили свой путь от продавщицы апельсинов – фигуры на самом дне театра – в первую линию.
Певица Молл Дэвис продержалась всего несколько месяцев, и ее место в 1670 году заняла Нелл Гвин. Надо сказать, что герцог Бэкингемский изначально видел в качестве нужной фигуры именно ее, но она на тот момент запросила слишком много денег, и он воспользовался услугами Молл Дэвис.
Гвин отличалась от Барбары тем, что не принимала себя слишком всерьез. Это нравилось Чарльзу после всех страстей Барбары. Уличная мудрость Нелл Гвин и ее остроумие покорили его. Когда мы думаем про любовниц, мы часто фокусируемся на их красоте: полагаем, что король искал просто самую красивую. Но Гвин была по-настоящему талантлива! Да и Чарльз отнюдь не искал себе просто послушную женщину. Ему нужна была женщина искренняя, которая не стушевалась бы перед нападками придворных – мол, «что она себе позволяет»ю Для меня как для историка женщин это волнительно, что голос женщины звучал со внятной силой уже тогда, в XVII веке.
Король Франции хотел контролировать Чарльза II не меньше, чем Бэкингем, и у него появилась такая возможность. Англия и Франция, как известно – самые старинные враги и самые старинные союзинки. Людовик отправил к Чарльзу щедро проспонсированную им Луиз де Кэруэлл, которая умело вела будуарную дипломатию, продвигая интересы Франции Чарльзу, который уже и без того симпатизировал католикам.
Но кроме политики, Луиз де Кэруэлл очень интересовалась наукой и привезла с собой много изобретений, которые оказали длительное влияние на науку Англии! Она устанавливала связи, пытаясь соединить разных людей, чтобы воплотить в жизнь королевскую обсерваторию. Дебаты о долготе, исчислении и расстоянии были на пике общественного интереса в то время подъема путешествий. Правильно определять долготу было тогда не только сложно, но и важно.
Ученые и математики давно просили Чарльза уделить этому внимание, он вроде соглашался, но и не делал – такова была его классическая тактика откладывания. И тогда Луиз де Кэруэлл нашла французского ученого, который заявлял, что может определять долготу, и представила его Чарльзу. И королю пришлось организовать комитет, чтобы протестировать теорию Сьера де Сан-Пьера (Sieur de Saint Pierre). Эксперимент показал, что его расчеты миль не работали. Но это было отмечено с оговоркой, что просто у ученого не было соответствующей инфраструктуры! И в итоге Чарльз был вынужден выделить средства и организовать строительство обсерватории. Именно Гринвичская обсерватория поставила Англию на карту открытий о долготе – и в этом заслуга француженки, которая использовала свою силу, влияние и талант, чтобы соединять людей.
Через полтора года Чарльз дал ей титул герцогини Портсмутской и отправил в поместье, тем освободив место для новой maitresse-en-titre — Гортензии Мансини. Она тоже появилась из Франции, сбежав от несчастного брака. Гортензия, итальянка по происхождению, была племянницей кардинала Мазарини, главного министра Франции, и росла вместе с Людовиком XIV. В 15 лет дядя устроил ее обручение с одним из самых богатых людей во Франции. Но это было жестоко: выдать юную, привыкшую к фривольной придворной жизни Мансини за религиозного и набожного, супер-контролирующего человека. После 6 лет замужества она сбежала, но странным образом: устраивая вечеринки везде на своем пути. Где-то посредине своих ленивых странных вояжей она попалась на глаза английскому послу Ральфу Монтегю, который подумал, что это чудесная кандидатура на роль нового увлечения короля Чарльза II. А надо сказать, что Чарльз еще в изгнании делал ей предложение руки и сердца, но кардинал тогда отказал, убежденный, что этот принц-нищеброд не стоит руки его племянницы. Так Гортензия не стала королевой Англии, но вошла в историю как одна из наиболее эффективных для общественной жизни страны maitresse-en-titre. И, надо сказать, ее отношения с королем оставались чрезвычайно близкими вплоть до его смерти.
Гортензия тогда как раз выпустила свою автобиографию, мемуары о своих «злоключениях», которые были переведены на английский к ее появлению в Лондоне, так что приезд дамы вызвал настоящий фурор. Ей выделили апартаменты в доме герйога Йоркского на Сэнт-Джеймс сквер, прямо в центре Лондона. Месторасположение для салона было более чем благоприятное, люди хотели посетить его: художники, теологи, философы, ученые, драматурги и писатели. Последних приводил другой экспат, Шарль де Сан-Эвермон, также очень популярный в английском обществе того времени. Литераторы переводили работы английских сатириков и отправляли обратно во Францию – замыкая таким образом салонный круговорот. Ученые приходили не только послушать выступления, оперы, но и рассказать о своих исследованиях и открытиях людям, которые не имели к этому доступа.
Да, до салона Гортензии Мансини было несколько попыток открыть французский салон в Лондоне, но всякий раз не хватало какого-либо из ключевых ингредиентов. Гортензия стала именно той остроумной хозяйкой со связями, чьим обществом наслаждались, которая смогла собрать все компоненты успеха воедино и поставила салон в сердце эпохи Реставрации.
Это был также и ее вклад в смешанное образование: практика салона Мансини послужила, позднее, разрешению женщинам посещать университет.
Нельзя закрыть глаза на то, что салон Мансини также имел репутацию игорного дома. По крайней мере, многие современники так пытались это представить, чтобы опорочить собрание. Да, действительно, на нем играли в бассет – а это игра на достаточно высокие ставки, как и подобает аристократам. Но для меня как историка важнее то, что Гортензия Мансини продвигала женщин за игорным столом – в то время, когда они считались интеллектуально ниже и менее ответственными, что касается денег. За столом могли собраться несколько maitresse-en-titre – да, они соревновались между собой, но при этом объединялись в своей демонстрации независимости.
В 1685 году король Чарльз II умер. И институт maitresse-en-titre и салонов, на то время питавший Англию как генератор научной и художественной жизни, умер вместе с ним.
Когда изучаешь маргинальные фигуры, чувствуешь себя как детектив, которому нужно соединить обрывочные кусочки. Я 5 лет занимаюсь Гортензией Мансини, и недавняя находка в архиве писем перевернула мое о ней представление! Дочь Мансини пишет госсекретарю Джеймсу Вернону. Она приехала из Франции в Лондон увидеть мать, и потом была депортирована по приказу Вильяма III. Что случилось? Оказывается, она «украла» у своей матери любовника, по имени Альбемарль. Униженная Мансили потребовала экстрадировать собственную дочь. Такова историческая правда, на которую ученый не может закрывать глаза для восстановления целостной картины – в той же мере, как и на огромную роль, которую сыграла Мансини и другие maitresse-en-titre в развитии общественной и научной жизни Британии».