Профессиональный археолог, украсивший Одессу такими ипостасями, как древние Одессос, Хаджибей и Джинестра, доктор исторических наук и замечательный писатель в интервью «Граниту науки» обстоятельно рассказывает, почему ИСТОРИЯ НЕ НАУКА. Наша встреча состоялась в квартире, где Добролюбские живут ещё начиная с дедушки Андрея – знаменитого советского историка Константина Павловича Добролюбского (1885-1953), автора классических трудов по Великой Французской революции. Их первые издания Андрей Олегович разложил на огромном овальном столе конца XIX века под люстрой ещё более почтенного возраста.
— Андрей Олегович, какое влияние оказали на Вас эти восхитительно пахнущие книги?
— Дедушку читать я пробовал не раз. Он был убежденным марксистским историком, исследовал экономические причины термидорианской реакции. Понимаете, все марксисты были уверены, что история – это наука. Я вообще никаких претензий к марксизму не имею, потому что это стройная система. Но чистосердечно вам признаюсь: я совершенно убеждён, что история – это не научное знание. Если рассуждать чисто методологически.
Потому что наукой является всё, что подлежит проверке опытом и экспериментом. Такая область знания может называться наукой. А область знания историческая таковой не является.
Само понятие «история» дословно – это всего лишь повествование, рассказ. По-гречески, без всяких дел.
Для чего нужна наука? Для чего вообще нужно изучать историю? Она, мол, учительница жизни. Это всё словоблудие! Якобы знание прошлого позволяет предвидеть будущее – если вы будете знать законы истории.
Наука это возможность предвидеть будущее, потому как она имеет однозначные законы. Я могу предвидеть будущее на 100%, смотрите: я точно знаю, что если сейчас уроню зажигалку, то она упадёт и не подпрыгнет вверх. Велосипед едет, машина заводится, ракета летает в космос, и даже если вы принимаете лекарство, это тоже наука, потому что вы понимаете, с чем вы имеете дело – с закрытой системой.
А это что? Данные не воспроизводимы, сами данные не доказаны почти не в каких случаях
— Минуточку: только если они не доказаны визуальными источниками. У нас, к счастью, есть фотографии.
— Можно сколько угодно вокруг этого плести, но воспроизвести прошлое мы не можем, и все усилия философов истории направлены на то, что им хочется это сделать наукой. Марксизм является всего лишь одной из попыток, понимаете? И, кстати, учение о закономерности и стадиях развития — оно вовсе не самого Маркса, а значительно раньше. Вообще, всю эту «спиральную» историю придумал Джамбаттиста Вико.
— «Основания новой науки об общей природе наций», 1725 год!
— Да. Но это было замолчано, потому что историки XIX века хотели присвоить это себе… Какая была постановка обсуждаемого нами вопроса: она началась с того, что в XVII веке «стряслась» научная революция, лидером которой признали Декарта. Потому что он разделил, что такое наука и не наука. Наука – это всё, что можно проверить и посчитать. Всё остальное – одни разговоры. Вот тогда и совершилось разделение на естественные и гуманитарные науки. Естественные подчинены законам природы, а гуманитарные уже как бы и не науки, потому что они подчинены законам, которые придуманы человеком. Это социальные законы: сегодня одно, а завтра другое. А законы природы даны свыше, и они нам не подчинены, они сами по себе. Законы же, придуманные человеком, подчинены человеку, поэтому они не являются научными фактами.
Здесь спорить совершенно невозможно. История не наука, это ясно. Как риторика, как поэзия – пожалуйста, рассказывайте свои «сказки», каждый раз у вас будет своя история. Факты толкуются, как вы хотите, а в точных науках вы не можете толковать иначе.
Как может называться область знаний наукой, когда одним и тем же фактам придаётся совершенно разное значение – даже при условии, что эти факты верны? Допустим, Мазепа: когда я учился на истфаке, с лёгкой руки Пушкина он был злобным предателем. Всех этому научили. Теперь он национальный герой. Даниил Галицкий, единственный кто попытался не подчиниться орде Батыя, тогда считался жалким предателем – а сейчас он национальный герой. Это оценочные вещи. Меняется эпоха – меняются ценности, и так было всегда. И будет. Я бы сформулировал так: история это не наука, а ценностное отношение ко времени. Мы оцениваем прошлое с той точки зрения, которая нам сейчас удобна. И комфортна.
— …с точки зрения своих текущих ценностей.
— Да! «Россия родина слонов» — есть такая издевательская над шовинистическим отношением шутка, что вся культура принадлежит России. Даже в палеолите академик Рыбаков находит славянские корни, причём чем ближе к Москве, тем они сильнее. Сейчас то же самое происходит, только вокруг Киева. Я даже не ожидал, что первым украинцам в отрогах Карпат «уже 140 тысяч лет», как прочёл недавно. А это эпоха Ашеля, вобще-то, всё что о ней известно — это небольшие, чуть подшлифованные рубильца. Ну и трипольцы у нас, понятно, уже покруче египтян, уже даже письменность пытаются у них найти. Вспоминается аргумент в пользу марксизма, который дал Владимир Ильич Ленин: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». М-да.
Мой дед относился к той плеяде историков, которые считали, что любое историческое явление закономерно, повторяемо, и поэтому его можно изучать – когда мы узнаем законы истории, то мы овладеем своим предметом. Делается это на примере Французской революции, поскольку это была область его прямых интересов, в которой он достиг высочайшего профессионализма. И он рубрицирует её этапы, сравнивает разные революции одного типа и другого типа. Классической, «эталонной» революцией для него является Франзузская; Английская буржуазная революция – она какая-то недоразвитая. Дедушка их сравнивает с Октябрьской революцией и к чему она привела: первый этап это была буржуазно-демократическая фаза 1905 года, потом Февральская революция 1917 года, которая перерастает в социалистическую, и потом уже – светлое будущее.
— Именно так я это всё и учила в школе в 1990-х!
— Ваши учителя были обучены излагать дедушкину точку зрения: если б Робеспьера не убили, то коммунизм был бы уже тогда. А «наши» Французскую революцию повторили и превзошли – вот его идеологическая установка, причём, думаю, искренняя. Я, как профессиональный историк, с ней не согласен категорически. Я, наверное, постмодернист.
Сейчас расскажу, почему. Дело в том, с позиций постмодернизма не имеет значения подлинность источника. А история ведь полна фальшивок – я имею в виду, историческое источниковедение. Начиная с античности, от Геродота, которого никто не видел никогда. Все его труды очень обстоятельно датированы, тем не менее, V веком до нашей эры
— На основании чего же датированы?
— Ну, существует «традиция». Дикое количество переписчиков, комментаторов, всё это в одном-единственном экземпляре, проходят века, сгорает по тем или иным причинам Александрийская библиотека… Принято считать – почему принято, никто не знает, — что в эллинистическую эпоху, примерно II век, какие-то эллинистические переписчики – всё вот так вот туманно называется – переписали эту «Историю» Геродота и разделили её на 9 книг. Почему на 9? По девяти музам. Переписали – ну и потом это исчезло всё. Почему? Ну, потому что исчезло. И только где-то в XV веке – значит, прошло ещё 17 веков – какие-то монахи, непонятно откуда появившись, нашли эти труды, и Лоренцо Валло впервые публикует «Историю» Геродота в XV века. Потом она уже переводится на все языки – но вот, пожалуйста: какова достоверность этого источника? Практически нулевая.
— А Лоренцо Валло на кого ссылался?
— А ни на кого. Тогда не принято было ссылаться!
Вот, я вам недорассказал про научную революцию и Джамбаттиста Вико. Естественные науки располагают фактами, и понятно, что Декарт всех гуманитариев кладёт на лопатки, потому что они ничего не могут доказать.
— «Нас рассудит эксперимент», — как сказал его последователь Джон Локк.
— Декарт, разумеется, был гениален. Но и Вико тоже оказался гением, потому что он сформулировал максиму: Истинное и содеянное соответствуют. Что бы человек ни делал, какая бы ни была у него цель – когда он это сделал, это становится свершившимся фактом. И все разделились на две группы: картезианцы, это сторонники Декарта-Картезия – и антикартезианцы, которые оказались сторонниками Вико. Их идея была в том, что на самом деле гуманитарные факты существуют, просто они созданы человеком; человек создаёт реальные факты, и поэтому историю можно таким образом научно изучать. Ну, он выкрутился!
— Вот именно что «выкрутился».
— Да. А с другой стороны, мы же не проверили эти факты… А тогда возникло это самое требование проверки фактов, которое называется «научным аппаратом». Без него вы сейчас – начиная с XVIII века — ничего не опубликуете! Нет ссылки – ага, значит, придумал. Это называется «критическое отношение к источникам». Такая попытка сделать историю наукой.
— По мере беседы с Вами истаивает различие между историей и литературоведением…
Что такое историография? Это, вообще говоря, литературная канва исторического занятия. Это всего лишь они перечисляют точки зрения. И больше ничего! А кто из них прав? Понимаете, мы каждый раз их отметаем. В эпоху марксизма об огромном количестве историков писали как о «буржуазно ограниченных» — потом они стали «американскими империалистами», с ними постоянно все «боролись».
Я с высоты своего возраста обнаружил, насколько мне повезло, что я не очень заметил советскую власть. Почему? Я на неё не рассчитывал, я ничего от неё не хотел.
— Как можно было стать доктором исторических наук в советское время, «не замечая» власть?
— О, не поверите, если бы не моё необычайное пристрастие к кошкам, вряд ли я бы стал доктором наук! Защищался я в ленинградском Институте истории материальной культуры, это отделение московского Института археологии РАН, и тамошний председатель совета по случайности увидел моё удостоверение Одесского общества защиты прав кошек, оно называется «Пушистая грация». Выяснилось, что он председательствует в ленинградском подобном же обществе. И вот он так обрадовался, что немедленно достал бутылку коньяка, сел ко мне на диван, положил руку на плечо и мы несколько часов кряду обсуждали судьбы несчастных кошек и собак. После этого мне была открыта «зелёная улица», а это, вообще, был самый престижный учёный совет на весь Советский Союз. Но, как вы понимаете, к «кошкам» прилагалась многолетняя кропотливая работа над содержанием и соответствующим всем требованиям оформлением докторской диссертации. Она называлась «Кочевники на западе причерноморских степей в X—XVIII вв. (историко-археологическое исследование)».
— Андрей, а что привлекло Вас именно в археологию?
— То, что я стал археологом — это заслуга Жени и Вали Голубовских, они были друзьями моей старшей сестры Ксаны. Мама хотела забрать меня к себе в стройинститут, потому что истфак это была заведомо партийная лавочка. Отец-то был за то, чтобы я пошёл по дедовым стопам – но не он у нас в семье решал вопросы… И вот Женя, известный теперь журналист Евгений Голубовский, говорит: «Вообще, можно стать археологом, и для этого не обязательно вступать в партию». И так я нацелился в археологию. Поступил без проблем, хотя там был конкурс 18 человек на место. Но у меня был «джокер» – дедушка был деканом исторического факультета (он умер, когда мне было 4 года), и у власти были его ученики. Его портрет висел в деканате, ему повезло умереть до того, как его посадили большевики.
Евгений Голубовский оказался моим «ангелом», я его считаю своим если не духовным, то эпистолярным учителем. Мало того, что он меня заставил решиться поступать на истфак, он ещё и приобщил меня к писательству. Женя тогда работал в «Комсомольской искре», и там был краеведческий клуб. Напиши, говорит, нам об Атлантиде. Но дома, как ни странно, книг об Атлантиде не оказалось, а в 17 лет меня ещё не пускали в Публичную библиотеку, так что пришлось оформлять специальное редакционное поручительство.
— Итак, Ваша первая статья была об Атлантиде!
— Да, вот такой интересный старт. Ещё я прочёл роман об археологии «Боги, гробницы, учёные», и мне так понравилось – я эту книгу чуть не наизусть выучил, мне захотелось такого же в своей жизни. И, кажется, мне это таки удалось!.. Так вот Женя говорит: а напиши рецензию об этой книге. Стал копать уже в университете – тоже «напиши». Он тогда уже работал в «Вечерней Одессе», крутая газета, и там на задней странице был клуб «192 ступени», и вот я стал там опубликоваться. Всего вышло очерков 10, а потом Голубовский отвёл меня в редакцию издательства «Маяк», дали мне редактора и выпустили самую первую мою книгу, «Тайны причерноморских курганов» — ещё при Советской власти.
— В 2014 году вышел основательный Ваш труд «Археология Одессы», а самый бестселлер, конечно, это «Одессея одного археолога».
— Эту книгу издали в 2009 году в Питере, но сейчас уже в Киеве вышло её второе издание. Я вообще написал довольно много книг, несмотря на свою известную разболтанность. Моя младшая дочка Лизонька собрала их на странице, оттуда их можно читать в электронном виде. «Жемчужиной» считаю книгу «Имя дрока», которая вышла в 2019 году и посвящена археологическому обнаружению Джинестры – якорной стоянки генуэзцев, связанной с каталонскими рыцарями Ордена Дрока. Его основал Людовик Святой, девизом ордена являются слова «Exaltat humilis» — «Возвышающий смиренных». Интересно начались эти раскопки: мы с моей подругой спускались по лестнице на Ланжерон и встретили знакомого; пока я с ним говорил, Лариса выковыряла из склона черепок. Потом она же перебрала своими руками буквально весь песок на пляже. И восстала из небытия Джинестра, до того известная лишь в средневековых портоланах. Вот на каких сокровищах мы в Одессе живём.
А «Одессеей» обязан своему ученику Андрею Красножону, сейчас он уже тоже доктор наук. Он увидел меня по телевизору, когда ему было 16 лет, и сразу пришёл на раскоп вместо своей тренировки – мы с Олегом Губарем копали тогда Приморский бульвар, копали без документов от «враждебного» Института археологии в Киеве и оттого под угрозой, что нас в любой момент «соскребут».
— Видите, не «соскребли», а даже под стекло прямо на бульваре место раскопок поставили, теперь туда туристы монетки бросают.
— Это, как раз, раскопки археологического музея, которые проводились намного позднее наших. На Приморском эту витрину потом Академия наук назло мне сделала, и приписали открытие себе. Они мне не давали открытый лист, я копал тайно. Не хотели, потому что я защитился в обход их. Абсурд: они меня выгнали с работы за попытку стать доктором наук. О, это мои злейшие гонители, киевский Институт археологии НАНУ, я защитился через их головы и тем самым как бы плюнул им в лицо! За эти раскопки они даже объявляли нас «чёрными археологами», хотя мы копали публично, да и по аттестационным документам выходило, что я, пожалуй, самый квалифицированный человек в этой области. В общем, официально они мне отказать не могли, могли только на каждом углу говорить, что я не умею копать и неграмотный.
— Вас объявили «чёрным археологом»? Но вы же сдавали находки в музей?
— Немедленно! Я всё немедленно сдавал в музей – мало того, с их помощью и раскапывал. Спустя некоторое время я в Одесском краеведческом музее заведовал сектором археологии, работал главным археологом города. А потом уехал в Осетию от кафедры археологии МГУ: им нужен был начальник экспедиции, а как раз полевая репутация у меня была очень хорошая.
Но в родной Одессе, получается, я копал незаконно, а чтобы Национальная академия наук Украины не присвоила мои результаты себе, написал книжку «Одессея одного археолога».
Я бы без Красножона, конечно, эту книгу не вытянул. Получилось как: я тогда был гостевым ректором Высшей антропологической школы в Кишинёве (они издают знаменитейший журнал «Stratum», вот у меня на полке все выпуски в ряд стоят), и они захотели мои рассказы записывать на диктофон. Поручили это дело Андрею, так как он и без того находился при мне почти неотлучно. Он ведь тогда как пропустил тренировку и пришёл к нам на Приморский бульвар проситься на раскопки, так и остался… Он ходил за мной с диктофоном везде, в том числе на пляж — у нас ещё страсть к плаванию одинаковая (я и до сих пор плаваю, как рыба).
Андрей очень организован, не ленив. В один прекрасный день он принёс мне 1500 листов машинописи и сказал, что это моя книга. Мы начали в 2005 году, если мне было 56, то ему 26, он был моим аспирантом тогда уже. Я разбил всё на 24 «песни», как у Гомера, кое-что поправил (подумал, что мне уже под 60, и уже никто мне жизнь не испортит своим неудовольствием от некоторых высказываний) – и вот получилась такая книга.
— Если сопоставить научную работу Вашу и Константина Павловича – в чём, организационно, самое существенное различие?
Я вообще счастливый человек: сижу дома – и в моём распоряжении все библиотеки и архивы мира! А что мой дедушка видел в своей жизни? Это историография XIX столетия, и историки тогда тоже очень неоднозначно писали: там были бонапартисты, там не бонапартисты, эти привирали, и поди разберись.
Кстати, знаете, французский историк того времени Эрнест Лависс сопоставляет критическое мышление именно с плаванием, поскольку это единственный вид занятий, который человеку не свойственен от рождения. Человек не рождается умеющим плавать по поверхности, это ты должен специально научиться, а для этого должен делать критические движения, искусственно выученные, которые не свойственны организму. Байрон считал, что мужчина должен уметь всего 2 вещи: драться и плавать. Моя мама была учёной дамой, кандидатом наук, доцентом (всю жизнь преподавала) и любила Байрона – видимо, поэтому, когда мне было около одного года, она на нашей даче в Аркадии взяла лодку, немножко отплыла со мной от берега, чтобы не было так слышно воплей младенца – и бросила меня в воду! Я, как видите, выплыл.
Я шучу, но если серьёзно, то спортивное отношение определило мою, так сказать, методологию жизни. Во-первых, наука это бешеный кайф. Люди с хорошим вкусом понимают, что умственное наслаждение намного сильнее, чем любое физиологическое – я вычитал это, кажется, у Сальвадора де Мадариага. Умственный оргазм – это, по сути дела, открытие. Когда ты понял, что схватил Бога за бороду – это такое наслаждение, которое не каждому дано, а если и дано, то очень редко! Это считанные моменты.
— Мы можем сейчас перечислить такие моменты в вашей жизни?
— Я помню, что, когда мы открыли случайно в 1996 году археологические свидетельства обряда основания Одессы, я просто упал на бровку и не двигался от наслаждения. Это был котлован напротив Оперного театра, мы нашли остатки обряда, которые заложили де Рибас с де Воланом, в «подошве» дома Волконского – первого дома Одессы.
Вообще, считалось, что Одесса возникла на пустом месте. Но мы наши остатки Хаджибейского поселка и замка. Теперь Красножон утверждает, что Хаджибей замок не то чтобы не было, но он был на другом месте. Это нормальная детская реакция на своих учителей…
Другой такой момент высшего наслаждения был, когда я закончил докторскую и понял, что я поставил точку: я сидел в этой комнате и просто не мог добраться несколько метров до кровати.
Чем прелестна археология из всей области исторических наук? Она прелестна своей подлинностью. Потому что тебе никто ничего не напел. Какую бы дрянь ты ни раскапывал, ты сам будешь о ней судить, ты находишь это первый, она настоящая. А всё остальное – ненастоящее. Всё что вам написали, слово изречённое – есть ложь. А здесь никто тебе ничего не сказал. Ты всё нашёл сам и держишь в своих руках.
Вот я говорил вам о рукописи Геродота. Нет ни малейших оснований думать, что она не сделана в XV веке.
— То же самое со знаменитой каббалистической книгой «Зоар», которая якобы была записана в III веке в израильском Цфате, а опубликована впервые Моше де Леоном в XIIIвеке в мусульманской Испании.
— Всё что угодно. Самые древние вещи, которые до нас дошли – я не имею в виду эпиграфических памятников (надписей, высеченных на камне). Мы копаем кладбище – на табличке можно прочесть, кто это. А бумага живёт 100 лет, а потом рассыпается, если не хранится при определённых условиях. Ничто не вечно, все исчезает в пропасти забвения. Помните стихотворение Державина «Река времён»?
Река времён в своем теченьи уносит все дела людей и топит в пропасти забвенья народы, царства и царей. А если что и остаётся под звуки лиры и трубы, то жерлом вечности пожрётся и не уйдет своей судьбы.
В Италии были целые мастерские по изготовлению фальшивок, понимаете? Поджо Браччолини в XV-веке изготавливал рукописи Вегеция, Лукреция или Петрония. Об этом я прочёл у Клейна. Жан Мабильон, он был антикартезианцем, в пику Браччолини придумал экспертные процедуры, чтобы сделать экспертизу подлинности всех дворянских грамот и генеалогий… Огромное количество фальшивок, просто немыслимое! В VIII веке был изготовлен “Константинов дар» – якобы грамота императора Константина, основателя христианства, которой – в IV веке – утверждается приоритет церкви святого Петра. И всем «раскольникам» показывали эту грамоту. И лишь в XV веке тот же Лоренцо Валла доказал, что это , что это была фальшивка.
— Just business, а какие построили на этом серьёзнейшие исторические концепции…
— Так а сколько фальшивок до сих пор не раскрыто! Это страшное дело, источниковедение.
— На что мы можем всё-таки полагаться? На эти экспертизы?
— Вы слышали об альтернативных «историях», о Носовском и Фоменко? Я как-то томился на пляже от безделья, мне не давали копать, и вот пришёл мой аспирант и показал их книжицу «Новая хронология». Я даже не говорю сейчас об интерпретации источников, я говорю об их времени. Они утверждают, что вся нынешняя хронология была придумана, составлена Скалигером в XVI-XVII веках и необычайно растянута во времени, что античности на самом деле не было. И делают это на основании ясных совершенно научных астрономических подсчётов. У них получается стройная система.
Но тогда всё смешивается! Естественно, их возненавидели все, потому что это нарушает привычную культурную картину! Я с ними знаком лично. Мало того, даже написал статью по своим материалам об их концепции. Сперва-то, увидев в их книге все эти фантомные дела, я решил, что этих жуликов я разоблачу! Я профессионал и я сейчас у них найду ошибку. Но читаю – ошибки нет, подлога тоже. Дочитал до конца – они правы, ничего нельзя поделать! Ну, думаю, щас я его проверю по периодам смещения. У меня в материале моих раскопок, на котором я написал докторскую, было много хронологических неясностей — но они убираются, если я пользуюсь его хронологией! Я записал эти все соображения – получилась готовая статья. Но куда я её сдам в печать, никакая больница не примет, даже при том, что я уже раскрученный известный учёный.
У меня есть приятельница в Торонто, чей отец Йосиф Семёнович Йохвидов, как выяснилось, был учителем Фоменко, и она его даже помнит. Отец, говорит, о нём отзывался в высшей степени: «исключительный топологический талант, умеет мыслить объёмными цифровыми образами». Тогда, в конце 90-х, Фоменко уже работал в МГУ завкафедрой геометрии. И вот эта приятельница посоветовала ему написать.
Спустя несколько дней я получаю ответ: «Наконец-то хоть один разумный человек нашёлся посреди всего этого скопища… Какой слог, какая аргументация!» Эту мою статью они опубликовали в сборнике «Реконструкция всемирной истории». Потом я был в Москве на еврейской конференции (нашёл под Хаджибеем еврейские надгробия) и заодно встретился с Носовским. Поговорил, они заказали мне книгу, но поскольку с оплатой было что-то неясное, то я стал уклоняться от её написания.
Затем я подавался на грант соросовского фонда «Відродження», чтобы провести раскопки около Воронцовского дворца. Если бы не они, кстати, у меня не было бы книги «Археология Одессы»… И вот, думая, как заполнить грант интеллигентными людьми, я включил и Фоменко с Носовским. Заявка шла через моего друга Льва Лурье из знаменитой антиковедческой семьи: его дедушка Соломон Яковлевич специалист как раз по Геродоту, а отец, Яков Соломонович – источниковед.
И вот Лёва звонит мне из Петербурга: «Знаешь, старик – то, что ты думаешь, что античности не было, это твое личное дело. Но скажи спасибо, что эта анкета пошла через меня. Старик Сорос так не считает. Если ты немедленно не выкинешь этих проходимцев из гранта, то имей в виду, что тебе никто больше не даст ни единой копейки». На этом отношения с Носовским и Фоменко были закончены. За что мне драться, это не моя идея.
Хотя моя статья «Великое перерождение народов», которую, как я рассказал, они опубликовали в своём сборнике, наделала много шума. Я даже не знал, что я стал классиком: мне рассказывали, что уже какая-то Ульяновская математическая школа благодаря мне возникла, благодаря тому, что я открыл период смещения. Но в результате, где-то я такое про себя читал, меня затравили ортодоксы, и я вынужден был отказаться от своих прогрессивных взглядов. Мне приятно было такое о себе читать, я получался как Галилей! Моё начальство, разумеется, это вполне устраивало, а я убедился в правоте Марка Твена, который утверждал, что любое упоминание вашего имени в печати это реклама – кроме одного случая: некролога.
Но грант бы мне всё равно не дали, даже после того, как я убрал оттуда одиозных математиков. Спасло меня всего одно слово, причём аристотелевский термин. Я, в принципе, соблюдаю правила этикета и стараюсь не употреблять слова, которые могут быть непонятны всем присутствующим. Но в решающем разговоре с директором фонда, который в общем-то был философом, на вопрос, как я думаю, что это, что я намерен исследовать, я – была не была – сказал: «Вы знаете, я думаю, это энтелехия». И он так обрадовался! «Да! — говорит, — Именно! Это энтелехия! Теперь мне всё ясно!»
— А что значит этот термин?
Энтелехия – это энергия, которой мёртвая культура воздействует на живую. Вот так я одним словом, употреблённым вовремя и в удачном контексте, заработал 10 тысяч долларов.
Вообще я думаю, что достиг неких успехов в науке не потому, что я такой шикарный учёный, а исключительно благодаря своему обаянию. Я их уговаривал, я им нравился.
Я работал полевым археологом более сорока лет. Туда тоже попал случайно, потому что после университета не хотел идти работать в школу. И тут открывали «новостроечный» отдел Института археологии, меня в него взяли, хоть я и был беспартийный. Это зависело от председателя Южного научного центра Академии наук, им был академик Богатский, который был какое-то время ректором нашего университета. Он тоже оказался моим благодетелем. На третьем курсе декан мне не давала стипендию, потому что я из обеспеченной семьи, хоть и сдал сессию на отлично. Несправедливо, меня мучила обида – и, когда мы были в главном корпусе, я не пошёл на пару по истории КПСС, сачканул и так получилось, что встретил ректора. Рассказал ему о своём деле, он сперва, конечно, был очень недоволен, грозно спросил, как моя фамилия – но узнав, что Константин Павлович это мой дедушка, растаял, сказал, что помнит меня вот таким маленьким, и вопрос безотлагательно решился.
Так же без лишних разговоров он взял меня и в новостроечный отдел. Работа заключалась в том, что мы должны были выявлять памятники в зоне строительства – тогда было массовое строительство оросительных систем и закон об охране памятников работал. Это было достоинством советской власти: всё-таки они заставляли строительные организации нам платить – то есть, мы фактически себя сами окупали. Я копал курганы и в то время Одесскую область знал не то шо как свою квартиру, но очень обстоятельно.
В археологии можно было сделать научную карьеру, не вступая в партию. Единственное что, не мог стать начальником – но мне хотелось стать не начальником, а доктором наук. Как дедушка, чей портрет был всегда передо мной. Это называется «сценарный заказ». И меры для его выполнения мною мама ещё в детстве приняла самые серьёзные. Она сразу сказала: «Ты, наверное, будешь заниматься умственным трудом, так должен уметь всего две вещи: знать иностранные языки, желательно 3 европейских, и профессионально печатать на машинке, чтобы обслуживать себя самостоятельно». Освоить и тот, и другой навык помогла страсть отца к чтению и недостаточное его знание иностранных языков. Он собирал детективы, Агаты Кристи, например, тогда в Союзе не было, но на английском можно было достать – и вопрос был поставлен таким образом, что дети переводили ему эти книги. Если я не переведу две страницы, то меня не пускали на пляж. А бабушка стояла за спиной и била меня по рукам, если я тыкаю, а не печатаю, как полагается, всеми десятью пальцами. Потом, на следующей неделе, я переводил Сименона (французскому меня научила мама, у которой в детстве была даже французская гувернантка), а в следующую очередь шла ГДРовская какая-то чушь (немецкий я учил в школе, поэтому любил его меньше всего).
Таким образом, я не только выучил языки, но и ещё ребёнком стал профессиональной «машинисткой», или «ремингтонисткой»… Этот навык мне чрезвычайно пригодилось для халтур – в 1980-е я стал богатым человеком! Писал контрольные, курсовые, дипломы заочникам и даже изготовил три диссертации по истории КПСС, все они были защищены. Ничего особо сложного там не было: учебники есть, писать нужно было только по методичкам, никакого творчества не предусмотрено, шаг вправо шаг влево расстрел – а никто ж и не собирался эти шаги делать. Контрольные для заочников Мореходки или Института связи писать – для этого вообще нужен был, пардон, интеллект табуретки.
Работа на раскопках таких денег не приносила, но зато они в «новостроечный» отдел переводились регулярно – и мы их отрабатывали. Мы были как бы сами по себе, моя работа была всё организовать: я был то начальником отряда, то начальником экспедиции. А в основном что? Ты сидишь в могиле с канистрой вина и копаешь эти ямы, с апреля и заканчивается сезон к ноябрю. Пишешь отчёт – и опять в поле. Всё твоё благополучие зависит от отношений на местах, с главным агрономом, с председателем совхоза. И какая мне была разница, какая власть на дворе?
Но когда я захотел стать доктором, я своего добился. Вот снова о пользе плавания. Благодаря маме, как вы уже знаете, я стал профессиональным пловцом, и у меня мышление было спортивное. Для мужчины любая деятельность – это взять планку, победить. А в чём спортивность в науке? Это получение регалий, которыми ты можешь воспользоваться в жизни.
И я даже для себя сформулировал закон сохранения молодости в науке. Когда ты закончил университет и собираешься в аспирантуру, ты являешься молодым перспективным учёным в глазах «общественности». Если защищаешь до 30-ти, в наших условиях, кандидатскую – то ты снова становишься «молодым перспективным учёным»! Если ты не защитил, то тебе ничего не делают, конечно, но ты просто перестаёшь быть «молодым и подающим надежды учёным». После этого к 40 годам ты снова должен взять планку: стать доктором. И тогда ты снова молодой и подающий надежды ученый. Это необычайно мотивирует. Я страшно хотел стать доктором до 40 лет. И мне это удалось. Почему они меня в Академии и возненавидели: потому что они не пропускают. Пропускают только после 50, когда ты им уже не опасен, потому что все должности заняты и все в порядке. А так они тебя гноят, у учёного совета монополия на защиту…
— Андрей, разрешите ещё последний вопрос. Зачем нам, по сути, знать, что было раньше?
— Ну-у, это человеческая культура… понимаете? Это единственное, чем человек отличается от животного. Моему коту Лёве, думаю, совершенно наплевать, что было в его кошачьем прошлом.
— А что даёт Вам то, что вы знаете?
— Я думаю, что это гордость и самоуважение… Собственно, это культура!
— А мы ставим знак равенства между гордыней и культурой?
— Безусловно. Это единственное, что отличает человека от животного. Собственно, в культуре ничего хорошего нет, с точки зрения природы. Человек самое вредное животное на земле. Потому что он, являясь частью природы, изобрёл искусственную культуру, которая эту природу стала уничтожать, стала её врагом.
С этологической точки зрения, человек — это действительно самое отвратительное животное.
— Что такое этология?
— Это детище Конрада Лоренца, наука о поведении животных в естественной среде, от слова «этос» — поведение. Она перевернула, кажется, человеческое представление о себе. Вместе с орнитологом Николасом Тинбергеном в 1973 году они за это получили Нобелевскую премию! Книга «Агрессия», так называемое зло, просто потрясла меня. Я не думал, что мир устроен настолько жёстко. Что человек настолько агрессивен по отношению к себе подобным.
— Собственно, вся история только об этом и повествует, как человек уничтожает ближнего.
— Этот закон сформулировал школьный учитель Ярослава Гашека. Он говорит: единственное, что я вижу в истории – это что люди постоянно убивают друг друга, говоря, что это нехорошо и, чем больше развивается человечество – тем убивают всё с большим упоением и удовольствием. Собственно, весь культурный прогресс сводится к техническому, а технический сводится к совершенствованию средств уничтожения человека человеком. Больше ничего. А вся эта методология истории… Но, когда писал мой дедушка, этология ещё не была сформулирована, хотя умные люди это всегда понимали.
— Можем ли мы сказать, что, вероятно, обаяние – это некая противоположность агрессии?
— Это защитная реакция, с точки зрения Лоренца. Понимаете, культура это вообще обман. Все манеры – это всё мимикрия, имитация…
— Маскировка?
— Да, именно маскировка. Хорошие манеры, даже речь наша – это маскировка. «Язык нам дан, — сказал Талейран, — чтобы скрывать свои мысли». Животные не лгут, а человек лжёт безостановочно. Даже начиная со «здравствуйте» — ну не всем же вы желаете здравствовать, кому это говорите!
Так что вся культура построена на лжи. В чем прогресс человечества? Самый нравственный закон — это не ущемить ближнего своего, никак не побеспокоить. Этот закон соблюдают практически все животные. Ворон ворону глаз не выклюет. А у человека все наоборот – сплошной каннибализм в любых формах. Совершенствуются исключительно средства взаимного уничтожения.
— Вот почему не любят интеллигентов! Особенно в криминальной среде считают, что они все «придуриваются», врут.
— Врут, но не все.
