Лем – фигура уникальная в культуре после Второй мировой войны. По количеству и разнообразию им написанного, пожалуй, с ним не сравнится ни один автор. Это и фундаментальные труды, такие как «Сумма технологий», «Фантастика и футурология», «Философия случая». Это и борхесовские по духу сборники «Абсолютный вакуум» и «Мнимая величина», это и свифтовские «Сказки роботов», «Кибериада». В конце концов, самый знаменитый его «Солярис». Дело доходило даже до того, что Филип Дик объявлял Лема «фикцией», литературой электронной машины, которая была создана для того, чтобы разрушить влияние Соединённых Штатов в области культуры.
Привёл я как пример лемовскую многоликость не случайно. Я делаю акцент на том, что Лем такой один. Ни один из авторов до, ни один из авторов после Лема с ним не сравнится. Хотя, скажем, по философской глубине были авторы – прежде всего, автор, — которых Лем ценил больше себя. Это очень, к сожалению, малоизвестный Адам Вишневский-Снерг. Но тем не менее, подчеркиваю, по разнообразию и многоликости Лем один. И эта многоликость парадоксальна. С какими бы рамками, или мерками, ни подойти к Лему – наступит момент, в который мы обнаружим, что эти рамки для него совершенно не пригодны. Проще всего было бы (тем более, что Лем давал неоднократно поводы для такой оценки) рассмотреть его как такого тотального рационалиста, даже сциентиста, чуждого всему, условно говоря, запредельно-мистическому и верящему в силу человеческого разума. И это будет неправда.
Да, действительно, Лем сделал всё, чтобы предстать перед многочисленными своими читателями, поклонниками и исследователями своего творчества как рационалист. Однако нет-нет да и промелькнут в его творчестве те вещи, которые полностью опровергают такой подход. Например, есть замечательная немецкоязычная его работа, посвященная вопросам экстрасенсорики, в которой Лем оказывается очень вдумчив, очень неспешен и ставит проблему экстрасенсорики в совершенно неожиданном ключе. Он показывает, что это явление не может быть ни подтверждено, ни опровергнуто. И дальше он совершает очень интересный переход. Он говорит о том, что нужно изменить рамки. Нужно изменить сам подход к такому явлению. И добавляет:
С позиций, например, акустики разговор по телефону из Варшавы с Нью-Йорком – нечто совершенно мистическое, если только мы не знаем законов распространения и преобразования электромагнитных волн.
Точно так же Лем предположил, что для решения проблем экстрасенсорики необходимо выйти на новый уровень, на котором так называемые законы природы будут переопределены в свете теории информации. Работа эта начала 80-х.
Я, пожалуй, скажу, что точно такую же смену рамок Лем по сути, хотя и открыто это не выражая, предложил по отношению к самому человеку. К проблеме человека в той мере, в которой она была поставлена в ХХ веке. Веке, который Мандельштам очень точно назвал «веком-волкодавом», потому что более абсурдного, более жестокого времени до того не было.
Что предлагает Лем? Если мы посмотрим череду его произведений, начиная с «Возвращения со звёзд» и заканчивая «Фиаско», будет сложно не заметить некий практически абсолютный философский пессимизм Лема по отношению к человечеству. Это даже выражено в афористической манере, совершенно недвусмысленно: «Цивилизацию придумали илиоты, остальным приходится расхлёбывать эту кашу».
Здесь есть один ключик к тому, о чём в конечном итоге лумал Лем и что стало его делом. Тем делом, благодаря которому на его надгробии написано латинское изречение: «Я сделал все, что мог – пусть другие попробуют сделать лучше».
Итак, о чем в конечном итоге говорил Лем, когда говорил о человеке, в чём состоит смена этих рамок? Подсказка есть в «Солярисе», в предельно смелом и очень необычном подходе к Океану Соляриса как к очень странному, парадоксально совершенно несовершенному Богу в единственном числе, Богу, который преодолевает себя, уходя в бесконечность и в некую сферу высшей бесцельности.
По сути, Лем говорит о следующем. В той мере, в которой человек живет в социальной среде, существует внутри социальных коммуникаций как элемент множества (не важно, встроенный в какие общности), его существование абсолютно бессмысленно, бесперспективно и тупиково. Это лишь факторы, которые навязывают человеку абсолютно всё: и его способ существования, и способ оперирования – и modus vivendi, и modus operandi. Все это вовне, и за этим скрывается неподлинность человеческого существования.
И наоборот, человек может обнаружить свои цели, только оставшись в некоем предельном одиночестве – что почти невозможно, но, тем не менее, гипотетически Лем моделирует такую вероятность. И раз он моделирует, то это означает, что невозможное становится возможным. Неслучайно, и это опять-таки не вписывается в миф о рациональности Лема, он перестал писать художественную фантастику из опасений, что напридумывает такого, что воплотится, а самому Лему отнюдь не понравится. Синдром демиурга, абсолютно необъяснимый с позиций тотального рационализма.
Потому эта возможность остаться одному, причем остаться одному так, чтобы войти в некую рекурсивную петлю существования, существования самоопределения, самопреодоления, самообоснования – в ней Лем видит единственный залог, единственное условие подлинности человеческого существования. Разумеется, это на грани, а возможно и за гранью человеческих возможностей. Но, подчеркиваю, поскольку Лем это предложил и смоделировал, постольку это становится реальностью.
Остаться одному для того, чтобы самому создать свои цели. И в этих целях реализоваться как реальное, а не фиктивное существо – фиктивное в том смысле, что оно порождено извне. А то, что не имеет оснований в самом себе, реальным быть не может.
Остаться одному, за пределами человеческих представлений о реальности, о культуре, о морали, в конце концов. О том, что возможно и невозможно. В том одиночестве, в котором в итоге оказалась героиня повести «Маска», ценой потери преодолевшая свое конечное понимание. Не случайно последние слова этой повести — «Через несколько дней взошло солнце».
Солнце взойдет только из состояния конечного одиночества. Таково послание Лема. В эпоху виртуальной реальности оно кажется чем-то абсолютно утопическим, но вместе с тем и абсолютно насущным. Подлинно быть каждый может только как единичная реальность за пределами всех обусловленностей. Таково послание Лема – апология предельного одиночества — для тех, кто способен услышать.
Может быть, формальная дата кого-то обернет к лемовскому пониманию. Пониманию того, что – как опять-таки сказано в финале «Соляриса» — «не прошло еще время ужасных чудес».
