Врач, психоаналитик, автор «ревизионистской хронологии», пересматривающей ряд положений древней истории, в особенности Ближнего Востока, Иммануил Великовский был бы мало известен у нас, если бы не книга о нем Иона Дегена. Из её предисловия можно вполне составить впечатление о причинах, почему важнейшие работы Великовского, изданные в середине прошлого века, до сих пор остаются табуированными. Нижеследующая статья рассказывает о неординарных достижениях и судьбе учёного, автора трудов «Миры в столкновениях», «Века в хаосе» и «Человечество в амнезии».
Теории Великовского противоречили результатам трудов нескольких поколений ученых и ставили под сомнение исходные принципы построения науки. Поэтому научный мир (среди немногих исключений был А. Эйнштейн) подверг Великовского остракизму. После того, как Великовский попытался представить некоторые открытия, особенно сделанные с помощью искусственных спутников (радиоизлучения Юпитера, высокой температуры поверхности Венеры, наличия аргона в атмосфере Марса, радиационного пояса вокруг Земли и т. д.) в качестве подтверждения своих предсказаний, за ним утвердилась репутация шарлатана. Однако многие, в том числе и некоторые известные ученые, видели в нем мученика истины, травимого догматиками.
«Из массы суеверий, иллюзий и обмана были восстановлены факты, для которых абсолютно не существовало так называемого естественного объяснения; эти факты достаточно многочисленны, чтобы заставить науку сделать их объектом очень тщательного изучения. Следовательно, попытка коррелировать их с известными законами природы очень полезна; она может не только стимулировать научное мышление, но также помочь преодолеть страх, несовместимый с наукой, – проникновения в новую и очень необычную область. Идеи автора представляются мне стоящими внимания. Я лично пришел к подобным, в существенных аспектах – идентичным концепциям, даже, если я не могу подписаться под каждой деталью. Если работа будет способствовать только тому, что об этих вещах можно будет говорить без боязни считаться сумасшедшим, или, по меньшей мере, неполноценным, она уже служит науке, независимо от того, как много содержащегося в ней будет подтверждено будущими исследованиями».
Такую рецензию на раннюю статью Иммануила Великовского дал швейцарский профессор Еуген Блойлер, признанный глава европейских психиатров, сделавший Фрейда знаменитым. Называлась статья 1929 года «О физическом существовании мира мысли», речь в ней шла, фактически, о методах энцефалографии задолго до того, как они стали применяться в практике.
Иммануил Великовский родился в 1895 году в Витебске в семье крупного еврейского коммерсанта, придерживавшегося религиозных традиций. Шимон Великовский стал активистом сионистского движения, финансировал первые кибуцы на земле Израиля и ратовал за возрождение иврита. Когда Иммануилу было 5 лет, семья с его двумя старшими братьями Даниилом и Александром переехала в Москву. Еврейские дети в черносотенной Москве получали тогда в основном домашнее образование, но финансовое положение отца позволило младшему Иммануилу поступить в 9-ю Императорскую гимназию. Окончил ее юноша в 1912 году с золотой медалью, что давало ему право попасть в пятипроцентную квоту для евреев-абитуриентов Московского университета.
Однако умных евреев в университет не брали с особой бдительностью. 17-летний Великовский едет в Монпелье, живописный город на юге Франции, и поступает на медицинский факультет местного университета. Там он вместе с другими еврейскими юношами в сходном положении смотрит на Средиземное море, омывающее с противоположного берега Эрец-Исраэль. После первого курса Иммануил обращается к отцу с твердым намерением отправиться в Палестину и на земле, купленной по инициативе Шимона Великовского в пустыне Негев евреями Москвы, организовывать сельскохозяйственный кибуц «Рухама» (данное Великовским-старшим название переводится с иврита как «Милосердие»).
Опыт организации кибуца — найти руководителя хозяйства, составить сметы, определить наиболее приемлемые и рентабельные культуры, решать многие другие бытовые проблемы – поможет Великовскому несколько позднее, когда он фактически в одиночку затеет в Берлине издавать научный журнал на иврите.
А пока — 1915 год, и он отправляется в Эдинбург, чтобы продолжить образование медика и заодно выучить еще один язык, английский: французскому (который пригодился в Монпелье) и немецкому (который пригодится в Берлине) еще до гимназии детей обучила мама. Прибыв на каникулы после года обучения в Шотландии к родителям в Москву, Иммануил уже не смог вернуться домой: началась Первая мировая война.
Армия нуждалась во врачах, и российское правительство немного приоткрыло двери университета для евреев. Великовский доучивался в Московском университете и параллельно в Вольном университете, который организовали профессора Московского университета в знак протеста против дискриминационной политики царского правительства. Незадолго до февральской революции 1917 года 20-летний студент пишет эмоциональную брошюру, посвященную иудаизму, «Третий исход». В ней, среди прочего, такие слова: «Надо быть великим фантастом всечеловечества, чтобы в маленькой Иудее простому пастуху объявить суд народам или начать говорить так: “Слушайте, народы, внимайте, страны!” Это в то время,когда сохранить и распространить эти слова должны не пар, электричество и типографский станок, а исключительно дух энтузиазма и правды.
Примером того, как с исчезновением идеи всечеловечества теряется равновесие потерявшего этот устой, может служить любой народ древности: Египет, Вавилон, Греция, Рим, несмотря на то, что каждый из них мечтал о мировом господстве и даже в определенный момент, может быть, и достигал его. Даже больше: всякий народ, мечтающий о мировом господстве, не имеет – уже или еще – идеи всечеловечества».
После революции Великовские бежали на юг, где Иммануил едва не был расстрелян белыми; в 1921 году он вернулся в Москву, восстановился в университете и получил диплом магистра медицины. В следующем году семья эмигрировала: родители в Палестину, а Иммануил в Берлин, с задачей, поставленной отцом: собрать еврейский цвет научного мира, украшающий цивилизованные страны, установить с ними контакты посредством создания многоотраслевого научного журнала на языках оригиналов с обязательным переводом на иврит – чтобы в конечном итоге с этим «пулом» выдающихся ученых организовать в Эрец-Исраэль университет! Шимон Великовский справедливо считал, что журнал с длинным заглавием на латыни «Scripta Universitatis Atque Bibliothecae Hierosolymitanarum» нужен не меньше, чем кибуц в Негеве, и не жалел на него денег.
Иммануил Великовский снял комнату в пансионате и разослал письма во все концы мира выдающимся ученым-евреям, посвящая их в цель предприятия: из нового журнала, как из зерна, должен произрасти Еврейский университет в Иерусалиме. Отметим сразу, что в настоящее время университет словно бы забыл своего основателя: вы не найдете в нем ни одного упоминания о Великовских…
Некоторых ученых молодой главный редактор навещал лично. Колоссальная разносторонняя образованность и невероятная трудоспособность Великовского удивляли, привлекали и обеспечивали хороший контакт даже с самыми именитыми и занятыми. Так, например, было с Альбертом Эйнштейном, которого Иммануил решил пригласить редактором выпуска «Математика и физика». Встреча вышла успешной, в итоге том 1922 года оказался укомплектован статьями выдающихся ученых, которые могли сделать честь любому солидному журналу: Е. Ландау, X. Бора, Г. Лориа, И. Адамара, А. Лоеви, А. Френкеля,И. Громмера, Л. Орнштейна, Т. Леви-Чивита, Т. Кармана, С. Бродецки, И. Поппер–Линкойса и, естественно, самого Эйнштейна.
Параллельно с физико-математическим томом было запланировано издание еще двух выпусков «Scripta universitatis»: «Химия, биология и медицина» (в его редколлегию вошел видный ученый-химик Хаим Вейцман) и «Философия и психология».
Редакция «Scripta», состоявшая всего лишь из одного Великовского и помогавшего ему Генриха Лёве (позднее к ним присоединилась невеста Великовского Элишева Крамер), приступила к изданию монографий на иврите – в основном это были переводы с европейских языков. Однако вскоре появились и оригинальные работы. Ассистент Эйнштейна, доктор Громмер, предложил Великовскому написанную им на иврите, которым он владел в совершенстве, «Теорию относительности» – изложение теории Эйнштейна. Так постепенно начала пополняться библиотека еще не существующего пока Еврейского университета в Иерусалиме. А однажды Эйнштейн через Великовского передал огромные пакеты со своими книгами для тель-авивской гимназии – каждая была с его автографом! Это свидетельствовало о том, что большой ученый не просто симпатизирует сионистской идее, а сам становится одним из ее приверженцев.
Невероятно, но в издательских делах, поиске переводчиков и постоянных поездках в Лейпциг (там располагалась типография, которая могла обеспечить набор на иврите) Великовский находил время и на продолжение образования. В Берлинском университете он изучал биологию, а также в дополнение стал слушателем исторического и юридического факультетов.
За полгода, проведенные в Германии, Великовский познакомился со множеством людей. Благодаря вмешательству Максима Горького советские власти выпустили из России Хаима Бялика, и поэт, имя которого звучит для евреев, как Байрон – для англичан, Пушкин – для русских, Гете – для немцев,обосновался пока в Берлине. Встречи с выдающимися учеными и литераторами зародили идею создания в Иерусалиме не только университета, но и Еврейской академии наук.
Ведь, как он убедился, участие ученых в «Scripta» и симпатия сионистской идее вовсе не означает, что они готовы уже сегодня приехать в Иерусалим и начать работать в университете. Только организация академии наук в Иерусалиме, о чем Иммануил уже подробно говорил с Эйнштейном, Вейцманом и Бяликом, могла бы объединить ученых-евреев всего мира даже в том случае, если они и не вернутся на свою землю. «То, что вы затеяли,глубокоуважаемый доктор, это – строительство Иерусалима. Все, что делается в еврейском мире с шумом и криком, не стоит и частицы того, что совершается вами в скромной тишине. Я склоняю голову перед вашей работой», — напутствовал Бялик Великовского. О реакции Эйнштейна Иммануил написал родителям так: «Сперва идея академии показалась Эйнштейну странной – вероятно, потому, что была новой. Но постепенно он проникся ею. Он стал говорить не как посторонний, а как непосредственно причастный к ней. Он сказал мне, что эта идея очаровала его, и мы можем осуществить ее сейчас же, поскольку это соответствует нашим нынешним возможностям. Ученые есть у нас во всем мире, но нет ничего, что могло бы их объединить. Когда возникнет Еврейский университет в Иерусалиме, он не будет соответствовать мировому уровню по статусу и научному уровню, потому что еврейство дает науке значительно больше, чем сможет дать университет на первых порах. Идея академии поможет университету начать дышать, потому что свяжет прочными узами ученых–евреев с Иерусалимом и с еврейством».
В конце зимы 1923 года в адрес 237 университетов и академий был отправлен первый выпуск «Scripta». В обмен со всех концов мира в библиотеку еще не существующего Еврейского университета в Иерусалиме пришли тысячи томов научной литературы. «Scripta» вызвала в ученом мире живейший интерес и самый положительный отклик. Никогда еще ни в одном издании не было одновременно подобного созвездия имен выдающихся деятелей науки.
Выход в свет первых томов «Scripta» и женитьба на Элишеве были счастливым завершением берлинского периода жизни Великовского. Весной молодожёны поселились в Иерусалиме, где Иммануил вплотную занялся врачебной деятельностью. Работал он, как и во всём, с полной самоотдачей – она стала постоянным свойством его характера, чем бы он ни занимался, — а редкие часы свободного времени тратились, в основном, на самообразование, и лишь изредка на общение с друзьями, самым близким из которых всегда оставался отец. Скрипачка Элишева занялась концертной деятельностью: в кибуцах у нее была понимающая и благодарная аудитория.
Своеобразным клубом интеллектуалов стала для Иммануила Великовского Пастеровская станция в Хайфе. Он все более обстоятельно размышлял о физических аспектах нервной деятельности, повседневно сталкиваясь в своей врачебной практике со случаями, в которых психический компонент являлся причиной тяжелых нарушений нормальной функции отдельных систем и всего организма. Нередко кажущиеся органическими нарушения были всего лишь плодом воображения больной психики. Молодой врач страдал от своей беспомощности. Он понимал, что лечить таких пациентов должен опытный психиатр.
Значит, необходимо изучить психиатрию! Сравнивая различные школы в этой области медицины,Великовский все больше убеждался, что на нынешнем этапе развития психиатрии наибольших успехов добились Фрейд, его ученики и последователи. Именно поэтому изучать психиатрию Иммануил поехал в Вену к профессору Вильгельму Штеккелю, ученику Фрейда – а вскоре познакомился и с самим учителем. Летний отпуск 1930 года Великовский провел в Цюрихе, считая, что здесь самое лучшее место для обобщения полученного опыта и приобретения новых знаний. Там он познакомился с Карлом Густавом Юнгом, а также нанёс визит профессору Еугену Блойлеру, признанному главе европейских психиатров, в Кюснахт. Великовский прочитал семидесятилетнему профессору свою статью «О физическом существовании мира мысли», изложил некоторые положения, туда не включенные. Блойлер слушал и не мог понять: откуда у этого, по существу, начинающего врача из какой–то Хайфы такое глубокое проникновение в сущность вещей? Мысли о коллективном сознании на низших стадиях развития, о среде, о боли, почти так же логично и убедительно сформулированные, иногда возникали и у него… Блойлеру захотелось помочь молодому учёному, и он, написав вступление к его статье, отправил её в один из самых престижных медицинских журналов Европы «Zeitschrift fur die gesamte Neurologie und Psychiatrie». Рукопись приняли и опубликовали в 1931 году. После публикации Великовский получил также письмо поддержки от Фрейда, со словами: «Дорогой коллега! Я тоже независимо сформировал мое собственное мнение по этому поводу, которое очень близко к Вашему и которое в некоторых частях полностью совпадает с ним. Именно у аналитика должно быть менее всего возражений против энергетической интерпретации процессов мышления. Мой собственный опыт привел меня к предположению, что телепатия является истинной сердцевиной мнимого парапсихологического феномена – и, возможно, только единственным. Но по этому поводу я еще не испытал чего–нибудь неотразимого и не нашел его где–либо еще — даже в Вашей статье. Таким образом, ничего не остается нам, кроме ожидания объяснения этой, в основном, физической проблемы, как я надеюсь, не в очень отдаленном будущем. С дружескими приветствиями, Ваш Фрейд».
В 1931 году Великовские переехали в Тель–Авив. Иммануил полностью посвятил себя работе психотерапевта. В 1937 году он, написав психологическую книгу «Маски гомосексуализма» с обильным материалом по биологии и философии, принял участие в Интернациональном конгрессе психологов в Париже. В ту пору его имя было уже широко известно в кругах психоаналитиков Европы. И среди учеников и последователей Фрейда, и в лагере его противников Великовский признавался вдумчивым психоаналитиком, возможности которого выходили далеко за пределы возможностей даже очень хорошего врача. Через 10 лет, в 1947 году, когда в США заинтересуются прошлым необычного доктора из Тель–Авива и станут собирать о нем сведения, президент Венского психоаналитического общества доктор Пауль Федерн напишет, что Великовский «гений — великий человек. Блестящий психоаналитик, к которому я посылал некоторые из самых трудных моих случаев».
Вскоре после возвращения Великовского домой из Парижа, в декабре 1937 года, скончался его отец. Это была страшная, невосполнимая утрата. Более тяжелого кризиса не было в его жизни. Выкарабкивался из него Иммануил опять же трудом: он взялся за написание книги «Фрейд и его герои». На каком-то этапе ученый понял, что для завершения ему необходимо поехать на несколько месяцев в Нью-Йорк, чтобы поработать там в библиотеках. Поездка с Элишевой и их двумя дочерьми должна было занять несколько месяцев, но по факту стала эмиграцией в США.
Продолжение следует…