Алмаз – это всего лишь кусок угля, которому давление и стресс пошли на пользу
Первое знакомство: до того, как мы пожали руки
Конечно, воспоминаний за это время накопилось немало, и даже не знаю, с чего лучше начать. Первоначально я познакомился с Олегом Викторовичем Мальцевым заочно. Меня пригласили на беседу по поводу возможного участия в редакции журнала, проект которого был связан с именем Михаила Грушевского. Для меня это предложение показалось интересным. Ведь кто из журналистов не знал Грушевского? Историк, публицист, первый глава независимого украинского государства времён революционной эпохи. Да, эта музыка играла недолго, но всё же во главе государства тогда стоял выдающийся ученый, уже признанный в Европе.
И вот вдруг предложение занять столь серьёзную должность. Какие тут могли быть колебания? Конечно, я слышал об академике Мальцеве, знал его по публикациям, видел фотографии, но лично с ним знаком не был. Вероятно, он тоже что-то знал обо мне, иначе бы не пригласил. Так что наше знакомство изначально было заочным.
В те годы я пользовался по-настоящему широкой популярностью. Это были две полные пятилетки активной работы в прессе: в газетах, журналах, включая «Литературную газету», «Юность», киевский журнал «Ранок», все одесские издания, включая «Вечерку». Затем 32 года на телевидении, в эфире на весь миллионный город, на полуторамиллионную область, на всю Украину. Помимо этого, я вёл на центральных площадках города все основные «Юморины».
Был по-настоящему узнаваемым. Иногда это доходило до абсурда: невозможно было спокойно сесть в маршрутку, пройти по улице или посидеть в кафе — сразу кто-то подходил, узнавал. К популярности относились по-разному, конечно. И Олег Викторович, думаю, подтвердил бы это. Потому что известность — вещь двух-, а то и трёхсторонняя. За неё нередко приходится платить странными, даже нелепыми ощущениями. Ты как воробей на блюде: все знают, все обсуждают, все судят. А у нас в стране каждый обыватель — человек «с общественной жилкой», он разбирается во всём: в телевидении, в театре, в науке, в политике. И обязательно не может не высказаться.
Тем не менее, мне, по большому счёту, долго везло. Думаю, Олегу Викторовичу тоже, потому что до нашей личной встречи я ни разу не слышал о нём ничего дурного. Напротив, слышал, что это личность яркая, даже экзотическая. Чрезвычайно энергичный, разносторонний человек. Почти современный Леонардо да Винчи — настолько широк его кругозор и интересы. Понимаете?
Экзотическая личность! Потому что, как правило, если человек становится знаменитым, то он знаменит в чём-то одном. Это известный художник, но он не музыкант. Или композитор, но не исполнитель. Если исполнитель то, как правило, не автор. Бывают исключения, например, авторы-исполнители. К этой категории отношусь и я.
Когда объявляли о каком-то вечере с моим участием, в газетах писали, что в программе хедлайнер одесского бардовского движения. А я тогда и не знал, что такое «хедлайнер». К тому моменту мои песни уже звучали в кино, на эстраде, их исполняли серьёзные артисты, даже ансамбль имени Александрова. Обо всём этом можно долго рассказывать. Доживём до выхода моей книги-трилогии «Я шёл к своим». Первая часть уже опубликована, вторая почти готова, потом будет и третья. Вот там всё будет подробнее. Здесь, может, и не место вдаваться в детали…
Поэтому, когда мне предложили такую встречу и возможное сотрудничество, я, разумеется, согласился без колебаний.
Собеседник высокого уровня
Через какое-то время мы с Олегом Викторовичем уже встретились лично. И мне сразу стало понятно: все те положительные отзывы, которые я до этого слышал о нём, абсолютно оправданы. Это человек с очень яркой внешностью, харизмой, артистизмом. Он сразу бросается в глаза. А когда мы начали встречаться и общаться не раз, не два, то я понял, что передо мной собеседник высокого уровня. А я, надо сказать, особенно ценю это качество. Сегодня хороших собеседников становится всё меньше. Чем больше мы «цивилизуемся», тем меньше остаётся места для живого разговора. Все заняты, перегружены делами, эмоциями, деловитостью. Зачем беседовать, если можно нажать кнопку, написать сообщение, глянуть в экран? И всё это без встречи, без взгляда, без живой интонации.
А между тем люди, воспитанные на настоящей литературе, знают, что великие умы всегда мечтали о настоящем собеседнике.
Вот он приехал, и стало ясно: будет с кем поговорить. Просто поговорить. Он оказался интересен как собеседник. Что большая редкость.
Да, собеседники у меня, конечно, бывали. Но чаще всего то, что они рассказывали, было банально. Всё это уже можно было прочитать, услышать, увидеть. И они, как правило, черпали знания оттуда же. Сегодня то же самое. Многие свою «эрудицию» собирают по крупицам из Википедии, а глубины никакой.
С Олегом Викторовичем было по-другому. Я сразу почувствовал: уровень совсем иной. И мышление другое. Очень быстрая реакция, живой ум. Ему даже не всегда нужно было договаривать мысль — он уже понимал, подхватывал. Согласие, возражение — моментально. Он компетентен в обсуждаемом. Это и есть настоящее собеседничество. Таких людей очень немного. И не дорожить такими встречами просто невозможно.
Вот, если коротко. Хотя, по-хорошему, об этом стоило бы написать отдельную книгу.
Сплетни и готовность учиться
Со сплетнями об Олеге Мальцеве ко мне никто никогда не подходил. Пока мы с ним не были знакомы, это и смысла не имело — я попросту не знал, о ком идёт речь. А когда наше сотрудничество стало постоянным, плотным и мы пересекались чуть ли не ежедневно, или, как минимум, четыре-пять раз в неделю, то стало ясно, что между нами сложились, безусловно, позитивные, рабочие отношения. И, наверное, кто-то пытался что-то говорить за спиной, но лично ко мне с этим никто не решался подойти. Видимо, понимали: сплетни — не по адресу. Я не из тех, кто слушает слухи, я из тех, кто проверяет факты.
Если говорить о нём как об учёном, руководителе, собеседнике, то он с самого начала производил впечатление человека, обладающего настоящим авторитетом в научных кругах. Причём это был не надуманный, не показной авторитет. Он никогда себя не рекламировал. Во всяком случае, в моём поле зрения этого не происходило.
Я знаю, как выглядит самореклама, когда начинается бесконечное «я, я, я…». Для меня, ещё со школьных лет, «я» — последняя буква алфавита. Эгоцентризм мне чужд, и, видимо, он тоже не был эгоцентриком. Его мало интересовало, какое впечатление он производит. Он просто делает своё дело. Идёт своей дорогой. Как там у Марка Аврелия сказано? «Делай, что должно — и будь, что будет».
При этом он обладал очевидным авторитетом в профессиональных кругах. И, несмотря на это, совершенно не стеснялся проявлять скромность. Помню один случай. Мы сидели на занятии, люди буквально «молились» на него и я видел это. И вдруг он говорит мне:
— Борисович, а я у вас учусь писать.
Как? Он — учитель, он учит… А говорит — учится. Думаю, во-первых, он просто хотел сделать мне приятное, он вообще человек очень деликатный. А во-вторых, он действительно верит, что учиться нужно всю жизнь. И не стесняется этого. Кандидат наук, доцент, профессор, академик — все они, если по-настоящему учёные, продолжают учиться всю жизнь. Он не боится говорить об этом вслух — пусть кто-то трактует это, как хочет.
Одна из его книг, которую он мне подписал, была озаглавлена дарственной надписью: «От ученика и друга». Мне это запомнилось. Он не похож ни на школьника, ни на студента, и тем не менее, в каком-то смысле, мы все остаёмся студентами до самого конца. Эта, казалось бы, маленькая деталь говорит очень о многом.
Он не играет в одни ворота
Ещё один характерный эпизод. Он как-то говорит мне:
— Завтра у нас встреча. Будем обсуждать по системе Станиславского.
Речь шла о новой книге по журналистике — капитальной, фундаментальной работе.
— Я хочу, чтобы вы мне оппонировали.
— Вы хотите, чтобы я вам мешал?
— Да, я хочу, чтобы вы мне мешали.
Ему нужно было, чтобы кто-то «мешал» по-настоящему, не из вредности, а по существу. Компетентно. Он хотел сопротивления. Потому что, когда вокруг начинается сплошное боготворение, это удобно, комфортно, но оно не даёт импульса к движению. А вот сопротивление даёт. Это, как в спорте: мой старый друг, Саша Орлов, тренер, мастер спорта по лёгкой атлетике, всегда просил:
— Побеги впереди меня.
Он был быстрее меня, легко догонял, но ему нужен был ориентир, цель, которую нужно преодолеть. Вот и академику Олегу Мальцеву, по-видимому, нужно было не только уважение и внимание — они у него были. Ему было важно, чтобы рядом был тот, кто способен возразить, оспорить, заставить задуматься. Не играть в одни ворота.
Я ему оппонировал. Иногда удачно. В какой-то момент даже почувствовал, что, по его признанию, был ему полезен. После очередной беседы мы пили чай, и я спросил:
— Ну как, я мешал?
— Вы мне очень хорошо мешали. Прекрасно мешали.
Он не из тех, кто ищет поддакивания. Он игрок, которому важно, чтобы поле было полноценным. Мне кажется, в этом смысле я ему подходил. Потому что мы говорили в основном о том, на что я и правда «угробил» жизнь, испортил здоровье — о вещах, в которых действительно что-то понимал.
Мы вместе с ним работали над книгой «В стране журналистики», я и он, два соавтора.
Если читать нашу с ним книгу вдумчиво, всерьёз, то становится очевидно: это не просто два автора, подписавшие один текст. Это два разных взгляда, две позиции, которые далеко не всегда совпадают. Более того, в ряде случаев они стоят на принципиально противоположных основаниях.
Когда книга уже почти была сдана в печать, я с интересом ждал, каким будет итоговый акцент — резюме, которое должен был написать академик Мальцев. У нас была такая договорённость: никаких дипломатий. Он мне прямо сказал:
— Ким Борисович, валяй, режь правду-матку. Пиши, как считаешь нужным. А я напишу так, как считаю нужным.
И его резюме оказалось очень точным. Он сказал:
— Ким Борисович пишет о том, как должно быть в журналистике. А я — о том, как оно есть.
На первый взгляд — принципиальное расхождение. Но именно эта полярность и делает текст живым, честным, цельным. Потому что теория без практики мертва, это было понятно ещё до Маркса. Просто теория — это болтовня. Но и практика без теории слепа. А когда слепой ведёт слепого, результат понятен. Хоть сорок лет, хоть сто сорок — всё равно по кругу.
Олег Викторович это прекрасно чувствовал: необходимость синтеза, диффузии теории и практики. И именно это, видимо, сближало нас. У меня за плечами с 60-х годов журналистская практика: сначала внештатная, потом штатная. Две пятилетки в газете, почти сорок лет в эфире. Я был не на последних ролях — всё-таки какой-никакой профессионал: и главный редактор, и ведущий программ на государственном радио. Мне казалось, он это ценил. Хотя, безусловно, кое-что его раздражало. Некоторые мои тезисы вызывали у него внутренний протест, но это нормально. Это были настоящие споры, а не ссоры.
У нас вообще часто путают спор и склоку. Спор — это когда две стороны, признавая друг за другом право на иное мнение, стремятся найти истину. Или хотя бы к ней приблизиться. А когда просто шум, перебранка, и никто никого не слушает — это не спор, а балаган. И уж точно не научная дискуссия.
Мальцев это понимал, я уверен. Он чувствовал важность равного диалога как в спорте: олимпийский чемпион не выйдет на фехтовальную дорожку с юниором. Это бессмысленно. Так и в науке, и в творчестве — нужен достойный, равный собеседник.
Он человек с потрясающим чувством юмора
Как-то я вернулся с пленума Союза журналистов. Там, в пылу, высказался резко: мол, Союз стал проходным двором. Когда-то туда было не попасть — элитарное объединение, а теперь… Шушера, шпана, простите за выражение. И как при этом формировать умонастроения современников, если вокруг дилетанты, случайные люди? Надо же учиться, грызть гранит науки, как говорится.
Я пришёл на мероприятие ОРО УАН, был не в духе. Он посмотрел на меня, а он ведь психолог, человек проницательный, и говорит:
— Что-то не так, Ким Борисович?
Я говорю:
— Да вот, сгоряча высказался, теперь жалею. Всё равно же ничего не изменится.
Он хлопнул меня по плечу:
— Не расстраивайтесь. В науке всё примерно так же.
И этим странным, парадоксальным способом он меня успокоил.
Вообще, у нас сегодня утрачена школа в журналистике, в театре, в кино. В столице ещё как-то держится — там другие деньги, другой отбор. А в провинции, увы, катастрофа. Сколько бы ни твердили, что Одесса — столица, по факту это всегда был провинциальный город. И теперь — захолустье. Из-за тектонических сдвигов населения, потери культурного слоя. Мы с ним это обсуждали, даже хотели развить тему «город — деревня», поговорить о стирании границ. Причём не за счёт роста уровня жизни в селе, а из-за бегства сельской молодёжи в город и вытеснения ею коренного городского населения. Хотели поговорить, но откладывали. Он был вечно в разъездах, в экспедициях. Ну ничего, мы с Олегом Викторовичем еще поговорим.
Я начинал с того, что он выдающийся собеседник. Хотя мы давно не беседовали, из-за понятных причин, я передал ему туда, где он сейчас. И сказал: «Поскорее бы встретиться. Есть о чём поговорить». Он, кстати, сам признавал, что в повседневной суете мы утрачиваем культуру беседы. Становимся автоматами. На сцену вышел хам, жлоб — энергичный, пробивной. Но у него нет речи, а без речи — нет мышления. Отсюда и мат-перемат с утра до вечера.
Вот вчера буквально, кафе, столик рядом. Подростки лет 15–17. Девочки, мальчики, вроде симпатичные. Но речь — это не речь. Это поток нецензурщины. Они даже не ругаются , они так разговаривают. Музыка улицы, как на празднике в Молдаванке. Им, конечно, не до литературы, не до науки, не до беседы. Им до фени.
И если кто-то сегодня ещё мечтает о беседе в академии, с журналистом, с учёным — то таких считают архаикой, архивным элементом. Как когда-то молодой Маяковский кричал: «Сбросим Пушкина с парохода современности». Потом стал старше и извинялся. Вот что-то в этом духе.
В науке он абсолютно органичен
Когда я получил приглашение на встречу, стал интересоваться ученым Олегом Мальцевым как учёным, как человеком. Интересовался в своём кругу, который, разумеется, не безграничен. Люди, с которыми я общался, говорили: да, это интересный человек, яркий, серьёзный. Но со временем я понял: отношение к нему у разных людей разное. Что, впрочем, не стало для меня неожиданностью. Я уже говорил об этом раньше: такова судьба всех ярких личностей. Хотят они того или нет, но притягивают внимание.
Меня самого в Одессе называли «легендой», и это, признаться, тяготило. Я чувствовал себя как воробей на блюде. Где бы я ни появился, даже по голосу узнавали, в темноте, ночью. Шпана подходила: «Каневский, дайте нам чисто на покушать». Помню эту фразу — «чисто на покушать». Мы тогда шли с моим сыном Игорем, он может подтвердить. Узнали меня именно по голосу.
Я не знаю, как сам Олег Викторович относится к своей популярности. Но она у него, безусловно, была и есть. А к популярным и удачливым людям отношение у нас… сложное. Особенно к удачливым. А его вряд ли можно было назвать неудачником.
До самого последнего времени он задумывал вещи, которые казались невозможными и воплощал их. Хотя многие его проекты на первый взгляд были крайне проблемными. Но у него получалось. А если человек ещё и удачлив, то к нему обязательно начнут относиться по-разному.
В моём кругу, а я вращался среди учёных, общественных деятелей, даже среди высшего полицейского руководства (на минуточку, я был председателем Гражданского совета при ГУ МВД Украины в Одесской области). Я также был вице-президентом телевизионного медицинского элит-клуба «Пульс», где членами были в основном академики, профессора, учёные. Это тоже часть моего круга. И там говорили: да, Олег Викторович Мальцев человек интересный, но неоднозначный.
Он сам, кстати, как-то сказал: «Наука стала чем-то вроде проходного двора». Многие просто устраиваются в ней работать, выживают, маневрируют. Авантюристов в науке предостаточно. И среди таких людей, которые держатся за науку зубами, вряд ли кто-то ему симпатизировал. Потому что он был органично включён в научную среду. Он не случайный человек там. Я, честно говоря, не могу представить его в другой сфере.
В науке он абсолютно органичен.
Он независим и удачлив. Он не просит ни у кого ничего. Тем и раздражает многих
Повторюсь: отношение к нему разное. Но те, кто понимает, что такое наука, культура, цивилизованность — особенно в условиях становления европейского государства Украина — прекрасно понимают, насколько нужны такие люди. Когда на авансцену выходит шпана, то именно культурные и научные деятели особенно ценные. Мы ведь на виду у Европы, у всего мира.
Конечно, были и другие мнения. До меня доходили разговоры и о «научном авантюризме», в положительном, может быть, смысле. Его упрекали в том, что он распыляется, берётся за слишком разные темы. Не может сосредоточиться на одном направлении и довести его до «прорыва». Но главное, его способность организовывать. И его принцип: наука должна сама себя обеспечивать, не паразитировать на обществе. Это его доктрина по жизни. И она вызывала у меня вопросы.
Мне казалось: академик — это тишина кабинета, лаборатория, сосредоточенность, право на ошибку. А он доказывал, что можно иначе. Что наука может быть независимой, экономически самодостаточной. И доказал это на практике. Для меня это было новое. И, как выяснилось, осуществимое.
Многих это раздражало. Потому что, скажем прямо, завидовали. А зависть, особенно не белая, разрушительна. Я сам, к слову, завистливый человек, но белой завистью. Когда вижу, что кто-то делает лучше меня, то хочется либо учиться у него, либо просто снять шляпу. Но есть и другая зависть — та, которая хочет, чтобы ни у кого ничего не получилось.
Ученому ведь тоже нужны помощники, ассистенты, ученики. А у нас — обывательщина пробралась и в журналистику, и в искусство, и в литературу. У обывателя девиз: «Мне мало ничего не добиться, надо, чтобы и у других не получилось».
Сейчас особенно это видно. Даже те, кого я раньше знал как порядочных и вдумчивых людей, озлоблены, раздражены, не в себе. Гнев, пафос, раздражение — в науке, в культуре, в литературе — это недопустимо. Как говорил мой отец: для офицера есть два позора — живот и нервы. Не положено.
Поэтому мне кажется, что у нас сегодня происходит трагическое столкновение мещанства и творчества. А они несовместимы. Как несовместимы гений и злодейство. У древних говорили: если Юпитер гневается, то значит, он неправ. Так и здесь — гнев в культуре, в науке, в политике — это уже путь в никуда.
Вот и Олег Викторович Мальцев… Он независим. Он не просит ни у кого ничего. Помню, была экспедиция в один из районов Одесской области. Я все эти районы прекрасно знаю, даже почетным гражданином в одном из них успел побывать. Так вот, мэру там что-то не понравилось: мол, он приехал, не представился, разрешения не спросил. А я спрашиваю: а он что-то просил у мэра? Из бюджета? Да ничего он не просил. Олег Мальцев просто работает. Вот что по-настоящему бесит многих.
Когда человек ведёт такую масштабную, открытую деятельность, именно гласную, ведь это вовсе не секретная работа, и при этом у него всё получается, да ещё с той самой мальцевской, незабываемой улыбкой… Конечно, это вызывает раздражение.
Особенно у тех, кто сам получает деньги от государства, от народа, а пишет при этом какие-то диссертации о влиянии солнечных лучей на загробную жизнь чёрных тараканов и тому подобное. Всё это — влетает в копейку, всё это — без отдачи, без практического результата, без какой-либо внятной цели.
Да, в точных науках, в физике, химии, где всё связано с оборонной сферой, с национальной безопасностью, там, конечно, так не получится. Там за каждым шагом следят: государство на ушах стоит, лишь бы результат был. «Берите, что хотите, только дайте нам отдачу» — таков подход. И там уже не до фантазий, там всё строго: контролируют военные, люди серьёзные.
А в так называемых гуманитарных, а порой и откровенно оккультных науках, где немало пространства для разного рода авантюристов (порой не только малообразованных, но и просто неграмотных), конечно, всё это вызывает раздражение.
Когда я проводил занятия в учебно-творческой студии Регионального отделения УАН, практически каждый раз накануне Олег Викторович либо по телефону, либо лично спрашивал:
— Ким Борисович, вы не возражаете, если я буду присутствовать?
Я ему неизменно отвечал:
— Я не только не возражаю, я об этом прошу и настаиваю.
И он, конечно, присутствовал не только на конференциях — это были именно регулярные занятия, проходившие по три-четыре раза в неделю. Причём он не просто сидел в аудитории: разумеется, я не читал ему лекций — он активно участвовал в обсуждениях. Это были по-настоящему интересные беседы, в которых он включался наравне со слушателями. Уверен, еще много с ним поработаем.
Исследователь от рождения
Для меня настоящие учёные — это, прежде всего, исследователи. Люди, которые действительно занимаются наукой. Учёный — это тот, кто говорит: «Я исследую». Не просто называет себя так как в том анекдоте:
— Сделайте мне, чтобы у меня было, как у Рабиновича!
— А откуда вы знаете, что у него есть?
— Он мне сам сказал.
Мало ли кто как себя называет — важно, что он на деле делает.
На мой взгляд, Олег Викторович Мальцев — исследователь от рождения. А исследователь — это, в первую очередь, человек, одарённый врождённой любознательностью. Это — почемучка. Вот как ни странно, я бы назвал Мальцева именно так — большим почемучкой.
Почемучки — это, как правило, дети. И если говорить откровенно, в нём и сейчас сохраняется что-то детское, что-то очень непосредственное. И, кстати, это не просто наблюдение — это подтверждено психологами.
Почти все здоровые дети — почемучки. Потому что их мозг пока пуст, он требует наполнения. Это как голод: желудок просит есть и мозг тоже «голоден» до знаний.
Почему небо голубое? Почему вода течёт? Почему человек спит? Почему, почему, почему…
Но потом наступает возрастные изменения — переход в иную фазу созревания, и уровень любознательности начинает снижаться или уходит в совсем другую сферу. Становится, извините, интереснее подсмотреть в щёлку в раздевалке, чем напрягать глаза над книгой. Постепенно тяга к знаниям у большинства ослабевает.
А некоторые люди, они остаются почемучками. И в 12 лет, и во время взросления, и потом. Им всё интересно: почему так, а не иначе. Они просто перестают задавать вопросы взрослым вслух, они начинают искать ответы в книгах. Как говорил Маркс: «Надо посоветоваться с Прудоном» и шёл к полке за книгой. Вот так и формируется настоящая исследовательская привычка — обращаться к источникам.
Мы принадлежим к доэлектронному поколению: у нас книги были на первом месте. А Олег Викторович, он моложе, он — телевизионное поколение, но при этом прекрасно знает, где искать информацию, к каким источникам обратиться. Почему? Потому что ему «почему». Постоянно — почему? почему? почему?
И именно это, я думаю, определило его уместность в науке. Потому что учёный и должен быть почемучкой, в хорошем, настоящем смысле слова. Я, во всяком случае, в этом глубоко убеждён.
А то, что круг его вопросов очень широк, так это замечательно! Что в этом плохого? Наоборот — это показатель настоящего исследовательского ума.
Когда говорят, что человек работает в самых разных сферах — и в науке, и в смежных темах, — это вовсе не редкость, а целое явление. В науке существует даже специальный термин для таких людей — полиматы.
Полиматы — это те, кто работает не в рамках одной области, а ищет ответы на стыке наук. Социология, психология, военное дело, история — всё переплетается. Именно такой междисциплинарный подход позволяет находить нестандартные решения. Таких людей во все времена было немного, но они играли ключевую роль в развитии науки. Это действительно уникальный путь мышления и исследования.
Тот же Леонардо да Винчи. Он был военным инженером, но при этом, художником, живописцем, скульптором, геометром, оптиком, анатомом. Казалось бы, инженерия — рациональная сфера, а живопись — совсем из другого мира. Но он соединял всё это в одном человеке.
«Хватался» за многое, но ведь у него получалось. Он искал и пробовал — это говорит о масштабе. Это его не характеризует отрицательно. Наоборот, именно в этом суть полимата.
Его принципиальная позиция: академическая наука должна иметь прикладной характер
Научные труды, исследования и изыскания Олега Мальцева приносят людям практическую пользу. Это его принципиальная позиция: академическая наука должна иметь прикладной характер. Иначе она просто не своевременна, не отвечает вызовам современности. В условиях, когда сама жизнь борется за продолжение себя, наука обязана «замыкаться» на пользе. Иначе это всего лишь досужие рассуждения, пусть даже любопытные.
Конечно, любознательность — не грех. В науке всегда есть соблазн свернуть в сторону: зайти не в ту дверь, в которую шел, а за ней, оказывается, тоже интересно. Все двери интересны. Я как-то рисовал схему: вот вы выходите из двери «А», а ваша цель — дверь «Б» в конце коридора. Но по пути встречаются десятки дверей, справа и слева, и за каждой кипит жизнь. Можно зайти в каждую, увлечься, остаться… но тогда вы не дойдете до «Б». А ведь вас там ждут. Вы что-то обещали. Именно поэтому иногда приходится усилием воли сдерживать свою любознательность, чтобы дойти до конца, выполнить своё предназначение.
В случае с Олегом Викторовичем Мальцевым, то он человек команды. Его работа — это не одиночный забег, а система слаженного научного коллектива. Если представить его в центре круга, то 360 градусов вокруг — это направления его исследований. И он охватывает их как бы лучами — секторами, которые тянутся от него во все стороны: философия, психология, история, криминология, военные науки, и каждое направление у него не просто обозначено, а разработано, продумано, прожито.
Есть, впрочем, сектора, где я, откровенно говоря, пас. Например, бизнес. Олег Мальцев подходит к этой теме с научной строгостью и практическим чутьем. Но я просто не могу судить, не потому, что не интересуюсь, а потому что я из поколения, где слово «бизнес» звучало почти как ругательство. Нас учили, что это вредное влияние Запада, что Америка только и мечтает подорвать святой Советский Союз через мелкую буржуазию. Это было на уровне рефлекса. Слышишь «бизнес», и уже отторжение.
Да и считать я не умею, даже в столбик. А бизнес — это точный расчёт, учёт, стратегия. Мне один ученый сказал: «Если бы в стране все были такие, как ты, мы бы давно уже построили и коммунизм, и капитализм». А я ему ответил: «Да если бы были все такие, как я — у нас бы давно всё растащили из-под носа». Поэтому — этот сектор я оставляю специалистам.
А вот там, где мы с Олегом Викторовичем Мальцевым совпадаем — в истории, философии, психологии — могу сказать точно: он человек незаурядный. Историк с глубоким взглядом, философ с ярко выраженной системой, психолог по-настоящему органичный. У него нельзя соврать, он видит насквозь. Но и правду принимает далеко не всякую: он может её отрицать, оспаривать, даже бунтовать против неё. Мы спорили по историческим темам, и то, что для меня давно доказано, для него оставалось под вопросом. Иногда он и вовсе отрицал. И это были жаркие споры, такие, как говорят на Полтавщине, «суперечки».
Но я всегда чувствовал: он оставляет за мной право на позицию. Он же не видел во мне ни пацана, ни гимназиста. Он видел во мне равного. Мы выходили на татами. Каков результат — как Бог даст. Мы вели с ним немало дискуссий, в том числе записанных на видео. Это были не согласованные диалоги, не игра в одну калитку. Мы не подыгрывали друг другу, но искали общее. Иногда находили. А если и не находили, то хотя бы приближались.
Один поэт однажды написал:
«Я позицию выбрал такую,
На которую держаться нельзя,
И с неё кое-как атакую
Вас, мои дорогие друзья.
Кое-как атакую преграды
Между нами возникшей вражды.
Чужды мне ваши крайние взгляды,
Радикальные речи — чужды.
Но я отдал бы всё, что угодно —
Всё, что взял у воды и земли —
Чтобы вы совершенно свободно
Излагать эти взгляды могли».
Мне кажется, такие стихи мог бы написать и сам Мальцев.
О биографии, которая не написана
Я как-то пытался написать биографию академика Мальцева. Но, честно говоря, у меня ничего не вышло. Хотел выбрать такой драматургический ход: представить, будто Олег Викторович сам заполняет свою анкету, и через этот якобы сухой документ показать его настоящую личность. Но не хватило времени, всё отложилось, были поездки, дела… и как-то упустилось. Поэтому вам, молодым, могу только посоветовать: не откладывайте ничего важного. Никогда не знаешь, какой резкий поворот ждёт впереди, как на дорожном знаке: «Осторожно, крутой поворот». А жизнь порой бывает не только щедра, но и сурова. Но надеюсь, нет уверен, что мы еще это сделаем!
Первопроходец — его тянет туда, где не ступала нога человека
Мне кажется, Мальцева можно сравнить с первопроходцами. Потому что его тянет туда, где ещё не ступала нога человека. Или ступала, но что-то было упущено, и нужно пройти снова. Это действительно внутреннее притяжение к неизведанному. Вот навскидку, что-то вроде Суворова, переходящего через Альпы. По духу, возможно, так.
Меня эти размышления возвращают к собственному опыту. Я ведь тоже был на целине. Правда, не на первой, а на десятой волне. Первая — это где-то 1954 год, а я попал в 1964-м, поехал со студенческим отрядом в Одесскую область, человек 550 нас было. Хотя студентом я тогда ещё не был — просто работал внештатным корреспондентом в областной молодёжной газете. И вот там, на целине, я впервые по-настоящему увидел первопроходцев.
Знаете, сколько её ни осваивай, целина всё равно остаётся целиной. Там всегда будут пространства, куда человек ступает впервые. Я, например, бывал в совхозе Кундузинский — «Серебряная уздечка» в переводе. Директором там была женщина. Удивительная, потрясающая женщина. Поля этого совхоза занимали площадь, сравнимую с половиной Одесской области. А это, между прочим, крупнейшие районы: в Тарутинском районе, например, можно разместить четыре Бельгии.
Так вот, такие масштабы, такие люди… И эта женщина-директор была по-настоящему выдающейся. Казалось бы, киношный персонаж, а нет, живая, реальная. И, знаете, пусть это и звучит парадоксально, но кое-что в ней мне напомнило Олега Мальцева. Не уверен, насколько уместно сравнивать мужчину с женщиной, но между ними было что-то общее: в характере, в упорстве, в умении делать невозможное. В духе.
Мысли об обвинениях
Я уже не раз писал по этому поводу. У меня срабатывает ассоциативное мышление, а без него, собственно, не может быть ни учёного, ни поэта, ни писателя. Всё настоящее творчество зиждется на ассоциациях. И вот первая моя ассоциация такая: я ведь в прошлом полицейский журналист, а значит, волей-неволей изучал историю полиции, включая тайную полицию, разведку, контрразведку. С детства мечтал, как и многие в моём поколении, поймать шпиона или диверсанта. Даже в пионерском лагере в Ленинском однажды участвовал в поимке «диверсанта». Не знаю, чем всё закончилось, но подозреваемый прятался в кукурузе. Мы проявили бдительность, побежали на погранзаставу. Тогда мы зачитывались детективами, боготворили милицию. «Дело №306», «Дело пёстрых», «Дело Румянцевых» — всё это звучало как легенды. Я сам мечтал служить: посвятил одну из своих книг милиции, хотя меня туда, увы, не взяли. Хотел даже в разведку, но, видно, не вышел лицом или анализами…
Так вот. Изучая всю эту историю — как несостоявшийся лётчик изучает авиацию — я довольно неплохо узнал и структуру, и логику спецслужб. И с точки зрения базовых принципов контрразведки, как они проявлялись в ХХ веке, могу сказать: в периоды тревоги, напряжения, паранойи — всё сводится к тотальной подозрительности. Взять хотя бы историю Кольцова, редактора «Огонька»: в 30-х он был арестован как шпион и расстрелян. А между тем писал, что в СССР шпионам работать невозможно: всё под колпаком, старушки у подъезда видят всё, кто-то всегда смотрит в замочную скважину. И это не шутка: реальные шпионы жаловались, что у нас, в отличие от других стран, слишком сложно работать — слишком все наблюдают.
Такая гипербдительность вела к трагическим последствиям. Вспоминаю рассказ брата: в начале войны в районе Чкалово прохожего схватили за то, что он копался в портфеле, доставал фонарик. Подумали, что он даёт сигналы немецкой авиации. Избили до полусмерти. Оказалось — управдом, обычный человек. Просто совпало. Это были перегибы. А ведь в подвалах Лубянки в те годы плакали маршалы и генералы, подписывали фантастические признания. К счастью, сегодня, по крайней мере формально, у нас есть следствие, суд, обвинение и защита. Насколько они реально работают — вопрос. Государственный аппарат остаётся аппаратом. Власть — она и есть власть.
Но всё же надеюсь, что времена изменились. Когда я работал в архивах, видел: в 1937–38 годах между арестом, признанием и расстрелом проходило 2–3 дня. В деле всего две бумажки. И всё. Вот она, эффективность. За счёт чего? Понятно. Те, кто особенно рьяно участвовал в этих процессах — многие потом горько сожалели. Но это было уже потом. А ущерб был нанесён живым людям, их судьбам.
Что я думаю об обвинениях в адрес Олега Мальцева. Повторю то, что уже говорил и писал: для меня это непостижимо.
Я с детства знаю: настоящий шпион никогда, ни при каких обстоятельствах, не должен привлекать к себе внимание. Как только человек становится ярким, заметным, он перестаёт быть пригодным для работы в разведке. А Олег Мальцев — личность слишком яркая. Он не может не выделяться. И это не поза — это природа.
Олег Мальцев — он слишком на виду. Уже давно. Его атаковали задолго до ареста: сначала одно, потом другое, теперь вот обвинения в особо тяжких преступлениях. Но ведь это не поведение разведчика. Его бы давно «отозвали», как это делается в таких случаях. А если он под постоянным наблюдением, то всё, никакой он не агент. Слишком всё на виду, слишком всё открыто.
По законам контрразведки это просто не укладывается в голову. Для меня — это абсурд.
Материал подготовлен на основе беседы с заслуженным журналистом Украины Кимом Борисовичем Каневским.
