C 80-90х годов прошлого столетия наступила эпоха так называемого Демографического Перехода, и параметр «численность населения» перестал играть роль эволюционного фактора. В силу неконтролируемого роста сложности мир все сильнее скатывается в глобальный кризис, который, в силу его онтологического характера, не может быть разрешен путем паллиативов. Академик Широков, с которым наши читатели уже познакомились, с позиций теории эволюционной сложности предлагает свою интерпретацию «доктрины управляемого хаоса», а также приводит возможные иные варианты борьбы с кризисными явлениями. Среди этих вариантов наиболее перспективными автору представляются варианты, связанные с управляемой сложностью, научно-техническими инновациями и квантовой информацией.
Как ни парадоксально, но с ликвидацией мировой социалистической системы, в которой «пролетарии всех стран» объединялись, исчезли последние препятствия для неограниченной глобализации. Распался Советский Союз, и бывшие социалистические страны с энтузиазмом присоединились ко «всему цивилизованному миру». А по сути – встроились в нижние этажи всемирной финансовой пирамиды: кто с большим, кто с меньшим успехом.
Так или иначе, можно констатировать, что в каком-то смысле процесс эволюции Производственного механизма приблизился к своему логическому завершению, поскольку в мире почти не осталось зон для ничем не сдерживаемой глобализации. Чуткие к таким переменам футурологи среагировали мгновенно. Уже в 1989 году в журнале «The National Interest» появилось эссе Френсиса Фукуямы «Конец истории?» (Francis Fukuyama, «The End of History?»), а в 1992 году на основе этой статьи свет увидела его книга под красноречивым названием «Конец истории, или Последний человек» («The End of History and the Last Man»), уже без вопросительного знака в заглавии. В этой связи автор не может не вспомнить ироническое выражение гораздо более проницательного писателя – М. Е. Салтыкова-Щедрина из его гениальной «Истории одного города»: «История прекратила течение своё». Ведь уже ближайшее десятилетие убедительно продемонстрировало, что на самом деле мы имеем дело не столько с концом истории, сколько с началом некоторого ее нового этапа. Что подтверждает известную мысль о том, что история таки опережает мышление. Для нас этот новый этап связан именно со становлением финансово-информационно-сетевого механизма эволюции.
Хотелось бы подчеркнуть, что наступление тех или иных этапов Производственного механизма коррелировало с соответствующими техническими, технологическими и социальными инновациями. В этой связи отметим содержательную неоднородность факторов финансово-информационно-сетевого этапа, а именно: интернет представляет собой информационно-технологический фактор, распад социалистической системы – политический, а глобализация – социально-экономический. Все они дают свой вклад в определение меры сложности механизма эволюции.
В предыдущих частях статьи мы анализировали финансовые аспекты сложности, которые концентрируют социально-экономическую и политическую составляющие. В последние десятилетия особо активизировались информационно-сетевые аспекты. В то же время, в работах в области Network Science, посвященных теории сложных сетей, их сложность с количественной стороны, как правило, не анализируется. В лучшем случае, предлагается редукция к некоторой вычислительной схеме, для которой и может оцениваться вычислительная сложность, сопоставляемая затем сложности анализируемой реальной системы. Понятно, что в буквальной постановке использовать такие подходы в нашем случае не вполне уместно.
Исходя из нашего понимания сложности и «презумпции нулевого приближения», мы выбираем в качестве интегральной меры сложности финансово-информационно-сетевого этапа эволюции общий объем информации, циркулирующей в Сети. Этот показатель в последнее время активно сканируется. В частности, по данным компании IDC, объем данных, хранящихся в Интернете, в 2009 году приблизился к отметке в 487 эксабайт (487 млрд. Гб) и по прогнозам должен был увеличиться в два раза в течение примерно полутора лет. Но уже в 2012 году IDC констатировала, что в 2011 году общий мировой объем созданных и реплицированных человечеством данных превысил 1,8 зеттабайт (1,8 триллионов Гб), что более чем вдвое превысило предыдущий прогнозный темп. Количество данных на планете как минимум удваивается каждые два года.
Итак, если основываться на данных темпах роста информации в Сети как количественном корреляте меры сложности финансово-информационно-сетевого этапа эволюции, то можно сделать вывод о том, что мир вступил в критический – экспоненциальный период роста сложности своего эволюционного механизма. Косвенное подтверждение отмеченной экспоненциальности предоставляет так называемый Закон Мура – эмпирическое наблюдение, уточненный вариант которого 1975 года гласит: количество транзисторов, размещаемых на кристалле интегральной схемы, удваивается каждые 24 месяца. Часто цитируется интервал удвоения, равный 18 месяцам, связанный с прогнозом Давида Хауса из Intel: по его мнению, производительность процессоров должна удваиваться каждые 18 месяцев из-за сочетания роста количества транзисторов на процессоре и увеличения тактовых частот самих процессоров. С некоторыми дополнительными уточнениями Закон Мура продолжает свое действие до сих пор.
Что касается кризисов, то здесь данных гораздо больше. Например, в финансовой сфере. Как мы отмечали ранее, в период с 1970 по 2013 годы наблюдалось более 400 больших банковских, валютных или долговых кризисов.
Критические явления захлестнули и саму Сеть. Чрезвычайно активизировались в последнее время глобальные хакерские атаки, так что уже говорят о полномасштабных информационных войнах, кибервойнах и гибридных войнах. В военных и специальных структурах различных стран создаются кибервойска.
К анализу критических явлений мы еще вернемся, поскольку их общим внутренним источником, как нам представляется, является неконтролируемое возрастание сложности соответствующих систем и следующая из этого невозможность эффективного управления ими. Фактически, в наше время глобальное управление свелось к одному параметру – объему эмиссии доллара, а элементарная теория управления утверждает фатальную неизбежность кризисов в системе большой сложности, управляемой всего лишь одним параметром.
Таким образом, мы приходим к констатации основного противоречия современной эпохи, которое можно сформулировать следующим образом: Необходимость возрастания сложности мировой системы для обеспечения её эволюции и одновременно необходимость уменьшения той же самой сложности ввиду невозможности обеспечить эффективное управление системой такой большой («экспоненциальной») сложности, которую приобрела «Сеть Сетей». Управляемость системы обратно пропорциональна ее сложнотси.
При вхождении в экспоненциальную зону роста сложности система становится практически неуправляемой, что служит главной причиной развивающихся в ней кризисных явлений. В этой связи целесообразно проанализировать особенности динамики сложности для различных механизмов эволюции.
Из предыдущего у читателя может сложиться впечатление, что мы представляем себе эволюцию как монотонный процесс неуклонного увеличения сложности механизма эволюции вплоть до его вхождения в критическую область. Такой вывод можно было бы сделать, если чересчур буквально понимать картину обобщенной динамики механизма эволюции, приведенной в первой части статьи. Но на самом деле это не так, и картина выглядит гораздо неоднозначнее.
Во-первых, действительность устроена таким образом, что она как бы «сопротивляется» эволюционному процессу, сопровождающемуся увеличением сложности системы. То есть, параллельно с эволюционными в системе могут идти и антиэволюционные процессы. Эти эффекты можно проследить на каждом механизме эволюции.
Рассмотрим их на примере генетического механизма, следуя статье В. П. Щербакова «Эволюция как сопротивление энтропии» (Журнал общей биологии, №66 (3) за 2005 год). В ней автор утверждает следующее: «Существует всеобщее убеждение в самоценности биологической эволюции, понимаемой исключительно как создание новшеств. Уже по меньшей мере полтора столетия слова «прогресс», «эволюция» воспринимаются однозначно позитивно – и даже более того, почти как синонимы. Только этой общей направленностью умов можно объяснить малое внимание к тому, что онтологическое содержание эволюции – это не просто сотворение новых форм, но сотворение форм, устойчивых к дальнейшим изменениям; объективно дело выглядит таким образом, как будто эволюция борется против дальнейшей эволюции».
В.П.Щербаков приводит очень близкие и симпатичные нам рассуждения о феноменологии сложности: «Движение к большей сложности – очевидная общая тенденция эволюции биосферы. Однако сама сложность не означает ни более высокой приспособленности, ни какого-либо иного совершенства. Напротив, если иметь в виду задачу выживания, сохранения, сложное более чувствительно к деградации, чем простое. Используя «геометрическую модель» Фишера (Fisher, 1930), Ор (Orr, 1998; 1999; 2000) и позднее Вэлч и Ваксман (Welch and Waxman1, 2003) показали, что увеличение числа фенотипических признаков коррелирует со снижением скорости адаптации. Ор назвал это «ценой сложности». Стабильность существующих сложных систем критически зависит от наличия специфических, неслучайных связей между ее частями (Saunders, Ho, 1976).
Почему естественный отбор отбирает сложное? Может быть, это и не так. Наряду с появлением более сложного, эволюция сохраняет и даже творит заново и более простые формы. Сложные отнюдь не вытесняют простых. Есть человек, но существуют (и процветают!) бактерии. Вся естественная история наличествует в сегодняшней природе (кроме гипотетических доклеточных форм жизни). Так что «стрела сложности» связана, по крайней мере отчасти, с тем, что эволюция по необходимости начинала с простого. Более древняя эволюция простых форм в большой мере уже себя исчерпала (достигла совершенства), и жизнеспособное новое возникает преимущественно на путях усложнения. Принцип селекции стабильных структур является общим для добиотической и биологической эволюции. Объекты Вселенной имеют очень разные времена жизни, от ничтожных долей секунды до миллиардов лет. В ходе эволюции идет замена эфемерных форм на более стабильные: сохраняется лишь то, что долго сохраняется. В живых системах сопротивление гибели достигается тем, что в ходе биологической эволюции сохраняется лишь то, что не изменяется».
Отметим также, что и сам вопрос эволюции генов изучен далеко не полностью, хотя в историческом плане он является важнейшим. Поскольку в происхождении жизни выявлена изначальная роль РНК, то предполагают, что начало эволюции генов следует отнести на 3,5-4 млрд. лет назад, когда сформировались первые молекулы РНК, которые каким-то образом детерминировали синтез белков, т. е. были первыми хранителями генетической информации. Однако, когда выявилась необходимость в повышении эффективности синтеза белков, способность кодирования генетической информации перешла к ДНК, которая стала главным хранителем генетической информации. Что касается РНК, то она оказалась между ДНК и белком, став «переносчиком» информации.
Конечно, эта гипотеза не имеет доказательств. Тем не менее, многие считают, что появление ДНК связано с усложнением структуры клеток и, следовательно, с необходимостью кодирования большего по сравнению с РНК объема информации. Другими словами, генетический код стал развиваться именно с началом участия ДНК в хранении генетической информации.
Однако вопрос происхождения самих молекулярных агентов генетического механизма (РНК и ДНК) также остается не ясным. В этой связи упомянем об эксперименте, проведенный еще в 1953 году Стэнли Миллером и Гарольдом Юри. В обычной лабораторной колбе ими была воссоздана примерная атмосфера древней Земли, как её представляли в то время: метан, аммиак, водород, СО + водные пары. Сквозь всю эту смесь пропускались электрические разряды, имитировавшие молнии, которыми изобиловала атмосфера древней Земли.
В результате оказалось, что около 15% углерода перешло в органическую форму, и более того – 2% углерода оказались связанными в виде настоящих, реальных аминокислот. Также там выявились сахара, липиды и предшественники нуклеиновых кислот. С помощью такого имитатора эволюции удалось получить целых 22 аминокислоты. Таким образом, можно предположить, что при определенных условиях химическая эволюция (которую мы только констатировали, но не анализировали) подводит к началу эволюции генетической. Разумеется, отсюда еще очень далеко до объяснения первичной морфологии живого, возникновения «протоорганелл» и «протоклеток», что требует специальных исследований и даже – по мнению некоторых исследователей – оформления отдельной научной дисциплины – протофизиологии (Matveev, V.V. Comparison of fundamental physical properties ofthe model cells (protocells) and the living cells reveals the need in protophysiology. International Journal of Astrobiology, 2017).
Для более тщательного анализа деталей генетического механизма следует также прояснить вопросы, связанные с так называемым С-парадоксом, эволюционной ролью горизонтального обмена генетической информацией, скрытой симметрией геномов, функционально-генетической дифференциацией ДНК, в частности, возможными функциями негенных ДНК, эволюционной ролью явления потери (утраты) генов, взаимосвязью между генетикой и морфологией организмов, микро- и макро-, геноцентрической и популяционноцентрической эволюцией, а также многое другое.
Принципиальным также является вопрос, насколько справедлива идея «генетического детерминизма», то есть, в каких пределах и в каких аспектах генетический механизм детерминирует биологическую эволюцию.
Отметим, что в генетическом механизме, как и в любом другом, действует феномен «ловушки сложности». Одним из его проявлений, по нашим представлениям, является существование геномов организмов, более простых по своей общей организации, чем высшие животные и человек, но сложность генома которых превышает сложность человеческого. Так, например, геном пшеницы состоит примерно из 17 миллиардов пар нуклеотидных оснований, что примерно в 2,5 раза превышает соответствующий показатель генома человека (6,9 млрд пар). Некоторые виды амёб вообще отличаются колоссальной длиной генома: так, геном амёбы Amoeba dubia состоит из 690 млрд. пар нуклеотидов.
Эти эффекты, как нам представляется, связаны с явлением «паразитной сложности», состоящим в том, что в полной величине сложности механизма эволюции может существовать весьма большая «паразитная» часть, не имеющая прямой эволюционной нагрузки. В генетическом механизме материальными агентами «паразитной сложности», возможно, служат так называемые «мусорные» ДНК. Таким образом, феноменология сложности предоставляет некую общую методику анализа эволюционных механизмов и стимулирует поиски достаточных условий эволюции.
Несмотря на то, что генетическая система в целом представляется весьма «неоптимизированной», носящей исторические следы различного рода «тупиков», избыточностей и т. п., есть основания утверждать, что эволюционный размер геномов исторически увеличивался, причем ускоренными темпами. При этом, как утверждается в статье A. В. Маркова, В. А. Анисимова и А. В. Коротаева «Взаимосвязь размера генома и сложности организма в эволюционном ряду от прокариот к млекопитающим» (Палеонтологический журнал, №4 за 2010 год), существует связь между уровнем организации и минимальным размером генома представителей этого уровня — но не для всех живых организмов в целом, а только для конкретной эволюционной линии («эволюционного ряда»), ведущей от прокариот к млекопитающим. В этом эволюционном ряде тенденция к росту сложности организма проявляется наиболее ярко. В качестве меры объема генома в той или иной группе организмов используется минимальный геном, а не диапазон, не средние величины и не случайные виды. Внутриклеточные паразиты не рассматриваются, поскольку они используют гены хозяина, экономя собственные ресурсы. Именно минимальный геном в большой группе организмов может помочь приблизительно оценить объем необходимой (неизбыточной) генетической информации, обеспечивающей существование представителей таксона. Более точную оценку получить трудно, поскольку нет надежных способов отличить действительно ненужные участки ДНК от функционально значимых (например, от некодирующих последовательностей, выполняющих регуляторные функции).
Понятие эволюционного ряда в исследовании является принципиальным – в силу того, что только в пределах данного ряда и возможен корректный расчет динамики сложности эволюционно обусловленной последовательности геномов. Это и понятно, поскольку именно в пределах эволюционного ряда процессы эволюции наиболее эксплицитно связаны причинно-следственной связью. Если же рассматривать генетическую эволюцию в целом, то расчет динамики сложности соответствующего механизма эволюции должен учитывать множество дополнительных факторов и процессов, определяющих отклонения в ту или иную сторону от анонсированной нами обобщенной динамики механизма эволюции.
Как результат, можно составить приблизительную – в рамках презумпции нулевого приближения – периодизацию этапов генетического механизма эволюции. В некоторых литературных источниках приводится следующая (неполная) периодизация:
– 1.5 млрд. лет назад – простейшие (длина генетического кода порядка 106 бит);
– 600 млн. лет назад – появление первых многоклеточных типа медуз и плоских червей с длиной генетического кода порядка 107 бит;
– примерно 300 млн. лет назад появляются первые предшественники насекомых; длина генетического кода возрастает до 108 бит;
– около 100 млн. лет назад появляются первые птицы и млекопитающие с длиной генетического кода порядка 109бит.
Если отложить соответствующие точки на графике в логарифмическом масштабе, то можно увидеть, что сложность (длина кода) растет по экспоненте, увеличиваясь примерно на порядок за 200 млн. лет, что дает среднее время удвоения объема генетической информации за этот период в 65 млн. лет. В общем, темп эволюции после появления механизма обмена генетической информацией увеличился практически в 10 раз! Однако, как отмечалось выше, не все так просто.
Во-первых, данные, записанные в генетическом коде, имеют довольно большую избыточность. Например, информацию, содержащуюся в генетическом коде человека, можно сжать примерно в 10 раз с помощью стандартного архиватора. Выше мы приводили примеры сравнительно простых организмов, живущих на Земле и обладающих генетическим кодом, длина которого значительно превышает длину генома человека. Значит, если предположить, что только длина генетического кода является определяющей при оценке степени эволюции, то можно легко зайти в тупик. Поэтому для объяснения деталей эволюционной динамики необходимо привлекать представления об эволюционных рядах, механизмах паразитной сложности, сопоставляя упомянутым механизмам соответствующие материальные агенты и процессы. При этом, в рамках генетического механизма эволюции, следует анализировать пределы возможностей данной эволюционной динамики.
Поэтому отметим, что уже со времен зарождения первых многоклеточных появился и стал постепенно развиваться принципиально иной механизм усложнения биологических систем, основанный на использовании нервных клеток. Он позволяет переложить часть функций эволюции и адаптации организма с генетического уровня соответствующего биологического вида на нейронный уровень. Упрощенная (согласно «презумпции нулевого приближения») картина эволюции данного механизма была приведена в первой части. Но, проанализировав детальнее эволюционную динамику нейронного механизма, мы обнаружим и в нем эффекты, аналогичные описанным выше особенностям генетического механизма («ловушки сложности», «паразитная сложность»…).
Аналогичное поведение может быть обнаружено и в динамике других механизмов эволюции. Например, рост численности населения, перестав быть эволюционным фактором, теперь вносит вклад в основном в рост паразитной сложности мировой системы, как ни прискорбно это нам сознавать.
Мировая система, действуя спонтанно и бессознательно, методом «проб и ошибок», кажется, сама нашла некий вариант – не то что преодоления, а хотя бы борьбы – с паразитной сложностью Мировой Финансовой Системы, приводящей к глобальным кризисам. Создается впечатление, что в системе самопроизвольно зародился некий
эквивалент, по сути – паллиатив «золотого стандарта», которым явились технология Blockchain и «криптовалюты», в первую очередь, Bitcoin. Возникновение технологии Blockchain и криптовалют, по нашему мнению, стало спонтанной реакцией системы на неконтролируемый рост паразитной сложности. Bitcoin эмулирует некоторые свойства золота и в этом смысле может претендовать на роль фактора, уменьшающего паразитную сложность. Полагаем, что при разработке аналогов «золотого стандарта» и вообще мер по увеличению σ-фактора и снижению паразитной сложности необходимо учитывать опыт Blockchain и Bitcoin. Так или иначе, но появление на сцене «частных денег» – очень показательный и неприятный симптом для Мировой Финансовой Пирамиды, основанной на долларе. Нам представляется, что Мировая Финансовая Пирамида уже прошла свой эволюционный пик (то есть перестала быть эволюционным фактором) и уверенно дрейфует в критическую область.
Как мы отмечали выше, основным противоречием современной эпохи является необходимость выполнения двух противоположных условий:
а) возрастания сложности мировой системы как необходимого условия, обеспечивающего её эволюцию;
б) уменьшения той же самой сложности – для обеспечения управляемости системой такой большой («экспоненциальной») сложности, которую приобрела «СЕТЬ СЕТЕЙ».
Очевидно, что одновременное удовлетворение столь демонстративно противоречивых требований невозможно. Но и надеяться на то, что проблема «сама себя решит» также не приходится. Поэтому необходимо предлагать какие-то меры. Например, «временно» пожертвовать эволюцией в пользу управляемости мировой системы. Или более тщательно подойти к анализу источников паразитной сложности, найти их и предпринять энергичные меры по их устранению. Или ещё что-то. Для начала хотя бы проанализировать изложенные нами соображения о причинах современных кризисов.
Проанализируем такой вариант преодоления глобальных кризисов, как Управляемый хаос.
Термины «управляемый хаос», «контролируемая нестабильность» и подобные уже довольно давно стали привычными в лексиконе экспертов-политологов, специалистов в области геополитики и глобалистики. Понятие хаоса перекочевало сюда из естествознания и математики, где связывается с именами таких ученых как А. Пуанкаре, Р. Том, Э. Лоренц, А. Колмогоров, В. Арнольд, Ю. Мозер, И. Пригожин и других, открывших область так
называемого динамического хаоса, при котором поведение нелинейной системы выглядит случайным, несмотря на то, что оно определяется детерминистскими по своей форме законами. Поэтому в качестве синонима здесь часто используется название детерминированный хаос, причем оба термина считаются эквивалентными и указывают на существенное отличие хаоса как предмета научного изучения в синергетике и нелинейной динамики от хаоса в обыденном смысле, где оно обозначает просто отсутствие порядка. В науку понятие
хаоса проникло из древнейших мифологических представлений донаучной космогонии, обозначавших этим словом изначально бесформенную и беспорядочную смесь материи и пространства. Описанное впервые Гесиодом в «Теогонии», это понятие представляло первичное состояние мира до появления чего бы то ни было («первобытный хаос»). Зачастую оно использовалось и для обозначения потустороннего мира (Тартара). И вот в
новейшей истории оно вышло на сцену в качестве концепта социальной феноменологии, присвоив
себе формулу «управляемого хаоса». Доктрина «управляемого хаоса» была разработана в США. В число ее авторов обычно включают Збигнева Бжезинского (автор книги «Великая шахматная доска: господство Америки и её геостратегические императивы»), Джина Шарпа (автор книги «От диктатуры к демократии») и Стивена Манна, опубликовавшего в 1992 году в журнале Национального военного колледжа в Вашингтоне работу «Теория хаоса и стратегическая мысль». Все
они имеют отношение к «цветным революциям» в странах бывшего СССР, Югославии, а затем – в
Египте, Тунисе, Ливии, Сирии, а также в постсоветских странах (Украине, Грузии, Киргизии, …).
Основные положения доктрины «управляемого хаоса» сводятся к следующему:
– объединение в нужный момент и на требуемый период разрозненных политических сил, выступающих против существующего законного правительства;
– подрыв уверенности лидеров страны в своих силах и в лояльности силовых структур;
– прямая дестабилизация обстановки в стране, поощрение настроений протеста с привлечением криминальных элементов с целью посеять панику и недоверие к правительству;
– организация смены власти путем военного мятежа, «демократических» выборов или другим путем.
В основу организации управляемого хаоса положена идея перестройки массового сознания и мировоззрения посредством информационных и социокультурных технологий (в частности, так называемых «Окон Овертона»), которые через внедрение культа «новых стереотипов» разрушают предыдущую социально-культурную парадигму, а также способность к сопротивлению и самоорганизации.
По поводу доктрины «управляемого хаоса» в глобальной политике различными авторами написано очень большое число публикаций. Как правило, выделяют две основные (и, заметим, противоположные) группы её целей, авторство и организацию которых обычно приписывают США: а) продвижение демократии туда, где (по
мнению «продвигателей») её не хватает или она не такая как нужно; б) борьба за мировое господство.
Мы не будем здесь обсуждать различные взгляды на сущность доктрины «управляемого хаоса», равно как и дискутировать по поводу её целей, сформулированных таким образом. Разберемся, как это всё выглядит с точки зрения нашего подхода, основанного на теории сложности.
Для начала обратимся к некоей аналогии из совершенно другой области, а именно – к опыту проектировщиков сложных микроэлектронных систем. Как известно, при создании достаточно сложных микроэлектронных устройств очень часто возникают явления нестабильности их параметров, с которыми приходится бороться. Методы этой борьбы весьма разнообразны. В частности, как отмечается авторами одной из работ на данную тему В.А. Романовым и И.Б. Галелюком: «Еще одним приемом, позволяющим улучшить параметры микроэлектронных систем на кристалле, является подмешивание шума на вход аналогового интерфейса». Этот пример нам представляется весьма поучительным. Мы полагаем, что важной, сущностной (хотя и неявной) причиной практики «управляемого хаоса» является невозможность эффективного управления мировой системой, приблизившейся
к зоне экспоненциального роста своей сложности.
С этой позиции приходится прибегать к своеобразному приёму «подмешивания шума на вход системы», а доктрина «управляемого хаоса» при этом может быть сформулирована следующим образом:
В мировую систему необходимо время от времени вводить «квазислучайные» возмущения (аналог «шума») в надежде на то, что в результате их действия эта система перестроится, ее параметры стабилизируются и станет возможным её дальнейшее функционирование.
Автор далёк от мысли, что борьба со сложностью представляет собой единственную причину практики управляемого хаоса. Несомненно, что и другие аспекты, в частности, упомянутые выше борьба за демократию и мировое господство, также имеют место. Однако главной мы считаем именно борьбу со всё возрастающей мировой сложностью, которая неумолимо «выталкивает» мировую систему в зону неуправляемости и реально угрожает мировому порядку. Позитивным моментом такой интерпретации «управляемого хаоса» служит то,
что в данном случае причины критических явлений определяются через посредство объективных процессов, а роль субъективных факторов минимизируется.
Доктрина и практика «управляемого хаоса» таким образом превращается в средство разрешения конфликта между желанием (и необходимостью) получения «долларовой ренты» через механизмы Мировой Финансовой Пирамиды, о которой говорилось выше, и невозможностью однопараметрического управления глобальной финансовой сетью. Одновременно они выполняют («елико можаху») и роль стабилизатора мирового порядка.
В то же время следует признать, что «управляемый хаос», по-видимому, не является хорошим решением проблемы и стабилизация мирового порядка удаётся ему всё хуже. Его средства и приемы (такие как: “Петля Анаконды”, культивирование зон мировой нестабильности (Ближневосточный котел», «Балканский котел», «Кавказский котел» и т. д.), «цветные революции», «майданы», «арабская весна» и т. п.) весьма плохо управляемы уже вследствие своей природы и поэтому чреваты непредсказуемыми последствиями. Среди этих последних не представляется невероятной даже перспектива глобальной катастрофы, которая сделает бессмысленными все «принимаемые меры». Особенно опасным здесь является то, что упомянутая глобальная катастрофа может произойти вполне случайно – в результате действия так называемого «человеческого фактора».
Полную версию третьей части статьи В. А. Широкова — Пролегомены к будущей Общей теории эволюции — читайте в журнале «Бионика эволюции» №1 за 2018 год.