Киевлянка Катерина Зоря пишет диссертацию в стокгольмском университете Сёдертёрн по теме «Оккультно-эзотерические учения в постсоветской Украине: 1986 – 2014 гг.». В интервью «Граниту науки» она рассказала о неожиданных открытиях, которые принесло ей исследование.
— Катерина, расскажите, пожалуйста, насколько распространена в европейских университетах Ваша специализация – «История магии, оккультизма и эзотеризма»?
— В западной Европе есть один университет с магистерской программой по эзотеризму — это Амстердамский университет, чьей выпускницей я как раз являюсь. Большинство коллег работает по специальности в рамках более широких кафедр, например религиоведения или истории. Такова и моя ситуация: в моём университете, Сёдертёрне (Södertörns hogskola), одна из самых крупных кафедр по религиоведению в Швеции и замечательный набор специалистов, включая эзотериологов — например, моего руководителя Пера Факснельда или специалиста по исламу, исламскому мистицизму и новым религиям Симона Соргенфрая. При этом в Швеции в целом собралось довольно много специалистов по эзотерике. Почти в каждом крупном университете, за ислючением Лунда и Уппсалы, где кафедры, в основном специализируются на христианской теологии, есть тот или иной коллега, занимающийся либо непосредственно эзотеризмом, либо соприкасающейся с этой темой. В итоге в Швецию постепенно стекаются и другие религиоведы, интересующиеся темой. Удобно, когда ты можешь вечером выйти попить чаю и обсудить свои изыскания вживую.
— Неужто есть даже специалисты, знакомые с постсоветской тематикой? Вот так запросто взял в Стокгольме и нашёлся вам оппонент?
— Вообще, специализация моего университета, как ни странно — страны Балтики и Восточной Европы. Всё дело в том, что Сёдертёрн создавался в 1996 году и рос вокруг стокгольмского Центра по исследованию стран Балтики и Восточной Европы – области шведских стратегических интересов. Сопутствующий фонд — «Фонд исследований стран Балтики и Восточной Европы» — финансирует большую часть исследовательских проектов.
То есть, специалистов по пост-советскому пространству в университете довольно много. Сложность, однако, была в том, что очень мало специалистов и по пост-советскому пространству, и по религиоведению одновременно! Поэтому на предзащиту мне было необходимо привлечь киевского религиоведа и моего коллегу по «Майстерні академічного релігієзнавства» (МАР) Олега Киселёва в качестве оппонента. Сейчас он работает в США по программе Фулбрайта. К счастью, и защиты, и предзащиты во время карантина всё равно проходят в зуме, так что фактическое местонахождение оппонента не принципиально.
Оппонент на защиту у меня ещё не утверждён, но вероятнее всего это будет представитель моей основной дисциплины — то есть эзотериолог, а уж адекватно донести до него пост-советские реалии будет одной из задач диссертации.
— А что входит в работу в шведском университете, кроме диссертации?
— Сёдертёрн — в первую очередь педагогический вуз, ориентированный на будущих учителей, соцработников и полицейских. Соответственно, от аспирантов ждут, что мы будем преподавать. Не на полную ставку, максимум 20% рабочего времени, но всё же. Студенческий состав очень разнообразный. Наша специализация означает, что к нам попадает множество студентов «первого поколения», дети рабочего класса, и у нас очень много иммигрантов. У многих английский – третий или даже четвёртый язык, как у меня — шведский, и для меня вполне обычное дело говорить ученикам, чтобы они не боялись читать по-английски — видят же, какой у меня шведский, вместе как-нибудь разберёмся! Много марокканцев, сирийцев, была одна получилийка-полуфинка… Она, кстати, рассказывала забавный случай. Девушка писала у меня работу про деву Марию в контексте испаноязычного католичества, и в поле ходила в стокгольмский храм, работающий с испаноязычной диаспорой. И вот подходит она в секулярной Швеции к католическому священнику с вопросом: «Как правильно молиться деве Марии?» – и слышит негодующее: «Девушка! Не надо интересоваться всяким вуду!». В силу сложного культурного взаимодействия шведского протестантизма, куда менее ориентированного на культ святых, и католицизма, где обращение за заступничеством и помощью совершенно в порядке вещей, шведский католический священник решил, что моя студентка хочет сделать приворот или что-то подобное.
— Вы поступили сюда после окончания магистратуры в Амстердаме, могли бы мы сравнить устройство преподавания в этих двух странах?
— Разница скорее не в странах, а в структуре двух вузов. Они очень разные по масштабу, а следовательно и по тому, как построено преподавание. Амстердамский университет — один из самых крупных вузов в Нидерландах. Если сравнивать с украинскими, то он ближе всего к КНУ им. Тараса Шевченко или Киево-Могилянской академии. Амстердамский университет может себе позволить целый Центр истории герметической философии и родственных течений, то есть нанимать от трёх до шести исследователей по очень узкой специализации в рамках религиоведения, и обучать по этой специальности небольшое количество очень хорошо подготовленных студентов. Сёдертёрн же — аналог университета имени Драгоманова: даже у старших исследователей здесь огромная преподавательская нагрузка, плюс нагрузка по региональной экспертизе в рамках Центра по исследованию стран Балтики и Восточной Европы. На нашей кафедре я сейчас единственная, кто специализируется на восточной Европе, и в качестве исследователя занимаю именно эту нишу. Но веду я у бакалавров общеметодологические курсы, а также руковожу курсовыми и дипломными.
— Как вы планируете своё будущее после защиты диссертации?
— Пока что главное защититься, предположительно уже весной! А дальше — вопрос сложный, поскольку в Швеции этим летом сильно ужесточили правила по рабочим визам, что поставило под сомнение дальнейшую карьеру всем аспирантам не из стран Евросоюза — а это 20% молодых учёных здесь. Поэтому я привожу текст к шведским стандартам и держу руку на пульсе. Впрочем, в гуманитарных науках так всегда — ты едешь туда, где есть работа, а не ищешь работу в одном месте.
— Предлагаю перейти непосредственно к разговору о теме Вашей диссертации. В чём специфика постсоветского эзотеризма? Могу предположить, что в Западной Европе традиция существовала непрерывно, с ней даже христиане каким-то образом уживались – а для нашего пространства это было внове…
— Думаю, что и в нашем случае не стоит говорить о прерванной традиции. Моя диссертация как раз показывает, что несмотря на идеологический атеизм Советского Союза, была преемственность — и самое удивительное, что она существовала не только посредством религиозного советского андеграунда, но и на уровне государственной идеологии. В обществе тему эзотеризма не забыли, что я отразила в заголовке будущей монографии: «Государство скрывало, но теперь можно об этом сказать». Modus operandi постсоветских эзотериков в целом был частью общей атмосферы переосмысления опыта СССР, со всей сложной палитрой реакций на его распад в обществе. Некоторые считали, что нужно вернуться к 19-му веку и начать сначала, некоторые — что в СССР невозможно было проводить нормальные научные исследования по эзотерической тематике, а в независимой Украине такая возможность есть… Но даже отрицая или переосмысляя опыт СССР, во многом эзотерики заимствовали его эпистемологические установки. То есть — пытались исследовать свою тему так, как это делали бы в СССР, но без государственной цензуры. Сейчас я не описываю никакую конкретную школу или ветвь, но подчеркиваю некоторое общее ощущение того, что спал государственный контроль и теперь можно заниматься тем, что на самом деле важно.
Если же говорить о традиции в западной Европе, то это отдельный сложный разговор, в том числе и потому, что западный эзотерицизм как религиоведческая специализация — достаточно молодая. Исследователей эзотеризма мало не только на постсоветском пространстве, но и в западной Европе. Постепенно становится ясно, что эзотеризм в культуре Европы, во-первых, занимает куда более широкую нишу, чем казалось при становлении религиоведения как научной дисциплины, а во-вторых, что восточная Европа никогда не выпадала из общего поля европейского эзотеризма — просто среди западноевропейский эзотериологов было мало специалистов с необходимыми языками и культурными компетенциями.
Например, как показал Юлиан Струбе, французский оккультизм был очень плотно связан с ранним французским социализмом, в частности с сен-симонизмом — а в силу тесных связей Российской империи с Францией, именно французский оккультизм в своё время повлиял на оккультизм русскоязычный, и в русских переводах «пережил» советский период. Так, все, кто интересовался эзотерикой в 90-х, знают, кто такие доктор Папюс или Элифас Леви, что отнюдь не является общеизвестным знанием среди англофонных эзотериков.
Элифас Леви первые работы по каббале публиковал в «Revue philosophique et religieuse«, социалистическом французском журнале 19-го века.
Повлиял ли этот факт на то, что работы Леви и современников не затерялись и в советское время — пока не известно. Вопрос ждёт своего исследователя. Но в целом можно утверждать, что такие переплетения эзотеризма с более широким социальным контекстом скорее норма, чем исключение — как в западной Европе, так и в СССР.
Как видим, если говорить о глобальной эзотерической традиции, то восточная Европа никогда из неё и не выпадала; она всегда участвовала в западной интеллектуальной жизни. Разница здесь была в том, что посредством Российской империи, которая несомненно являлась частью европейского интеллектуального пространства, было два канала появления и западных, и восточных эзотерических идей. С Запада к нам они приходили в таком порядке, я назову по уменьшению объёмов: из Франции, Германии, Англии и Америки. А благодаря дальневосточным интересам Российской империи, существовал и плотный обмен идеями с Индией и с Китаем, который продолжился даже после формирования в советское время так называемого «железного занавеса»… Мы были своего рода перекрёстком, куда стекались и идеи Востока, и идеи Запада — а также западные идеи в восточной рецепции, и восточные — в западной. Таким образом, даже не два, а четыре подтечения накладывались на нашу местную специфику.
— Вы о каком времени сейчас говорите?
— От позднего 19-го века, эпоха Российской империи. Нельзя сказать, что с появлением Советского Союза эта традиция прервалась. С одной стороны, те, кто интересовался этим и до революции, в 20-30-е годы либо смогли сбежать, либо были арестованы и зачастую расстреляны. Ключевым исключением стал Даниил Андреев, написавший свою «Розу Мира», по сути, в советской камере-одиночке. И он был удивительным исключением, поскольку успел из камеры выйти, книгу дописать и только потом умереть, уже в 50-е. Передаваясь из рук в руки, «Роза мира» в итоге сформировала просто огромный кусок нашего эзотерического дискурса!
Но помимо этого, в СССР были и те, кто ушёл в глухое подполье, а также были волны разных экспериментов с культурными контактами, сквозь которые периодически что-то проникало. Примеров можно приводить много, но ограничусь показательным: Юрий Рерих, возобновивший в СССР издание серии Bibliotheca Buddhica, прерванное в годы репрессий, был старшим сыном тех самых Рерихов — Николая Константиновича и Елены Ивановны, создателей Агни Йоги, и до его смерти в 1960-м году через его руки успел пройти, например, перевод Дхаммапады.
Но самое, пожалуй, главное, что я нашла в своей диссертации — то, что часть эзотерического нарратива сохранилась и непосредственно через идеологию СССР!
— Как такое может быть?
— Дело в том, что в СССР после Второй мировой войны была попытка создать нарратив, который сумел бы объединить интеллектуальную историю человечества с советской идеей, таким образом подготавливая почту для экспансии на запад. В духе: «мы наследники всей истории человечества, всего хорошего; во все века были какие-то интеллектуалы, люди науки – и вот мы наследники их всех, мы воплощаем их идеалы, присоединяйтесь к нам».
Таким образом это позволило бы вплести в канву СССР Западную Европу и Америку. И тут у них была проблема, потому что стратегическим врагом своим они видели церковь – в частности, католическую, и активно развивающийся на тот момент неотомизм. А в западной Европе отделить историю науки от истории церкви не так-то просто, поскольку многие столетия развитие науки зачастую происходило в рамках монастырей или университетских кафедр, где теология оставалась частью университетского образования! То есть, если вы пытаетесь написать историю о «лучших учёных средневековой Европы, борющихся с религиозным мракобесием католицизма», то это очень тяжело сделать, поскольку лучшие учёные Средневековья зачастую — сами видные представители католической церкви. И это все очень тяжело вытащить из базы, поскольку проблема уходит даже глубже средневековья, к самым основам европейской философии — к Платону и Аристотелю. Смотрите, Платона ещё можно отринуть как идеалиста, но уже нельзя традиционно противопоставить ему «эмпирика» Аристотеля: на Аристотеле, посредством Фомы Аквинского, стоит вся католическая церковь.
— И как в итоге идеологи СССР решили задачу «светской агиографии Европы?»
-Сейчас расскажу. В рамках внутрикатолической полемики исторически существовало течение, оппонировавшее томистской интерпретации Аристотеля, и опирающееся на работы андалузского философа Ибн Рушда, более известного как Аверроэс. Аверроистские интерпретации были удобны тремя вещами: во-первых, идеи Аверроэса было легко представить как сугубо рационалистические, во-вторых, они никогда не были в фаворе у томистов, а в-третьих, как указывает историк философии Брайан Копенхейвер, слово «аверроист» со временем стало применяться как собирательный термин для «философов с теми или иными взглядами, оскорбительными для церкви». И как раз в эту последнюю категорию попало множество европейских интеллектуалов, принадлежащих также и эзотерическим учениям. Так, например, попал в советский «пантеон» Джордано Бруно, несмотря на весь свой пантеизм.
Дополнительной «вишенкой на тортике» было развитие интересов СССР на Ближнем Востоке и в Средней Азии: мусульманская философия была более приемлема, чем христианская, в том числе и из-за того, что паралелльно велась работа над включением философов средней Азии в историю СССР. Лучший пример тут Ибн Сина (Авиценна), родившийся около Бухары (современный Узбекистан), которому советские идеологи уделяли немало внимания и чьё тысячелетиие в 1980 году отмечалось с размахом — включая издание не только его работ, но и книг в жанре, который сейчас бы назвали young adult. Так, книга «Великий врачеватель» Валерия Воскобойникова читается по сути как «Приключения Авиценны». И даже более строгая научно-популярная литература, такая как «Ибн Сина (Авиценна) (980-1037)» академика Терновского, «дополнена личными впечатлениями автора от путешествия в Иран и Среднюю Азию», как указано в аннотации книги.
Таким образом, когда идеологи СССР составляли свой список великих людей, которые двигали колесо истории и толкали научный прогресс к Советскому Союзу, то даже к Нострадамусу отнеслись вполне положительно. В 50-х годах авторы научно-популярной книги «От магов древности до иллюзионистов наших дней» Вадимов и Тривас представляли его как инженера, который пытался доносить свои прогрессивные идеи королям, привлекая их внимание фокусами, а те — конкретно, Екатерина Медичи — «истолковала его как пророческое видение: ей представилось, что фигура в кресле — ее заклятый враг, соперник ее сына и будущий вождь гугенотов Генрих Наваррский, сидящий на французском троне».
Похожее отношение было и к Агриппе Неттесгеймскому. Конечно, говорили, что он занимался “реакционной магией,” но именно он, якобы, “превратил магию из мнимой науки о сверхъестественном в физику, химию и математику, отделив их от теологии. При этом Агриппа показал, что фокусы — это всего-навсего наглядная демонстрация действия законов природы, и назвал их «натуральной магией». Для человека, знакомого и с Агриппой, и с историей понятия “натуральная магия”, тут очевидна идеологическая трактовка: так, например, понятием “натуральной магии” оперировал уже… Фома Аквинский, ученик Альберта Великого, представленный в книге как реакционный и пугливый священник. Круг замыкается, и выход из него — только идеологический.
Именно эта идеология дала несколько интересных плодов как для позднего СССР, так и для пост-советской эзотерики. В частности, получилась очень интересная история с её рецепцией в кругах позднесоветской интеллигенции, потому что интеллигенция, увидев этот официальный нарратив про косных священников, мешающих научному прогрессу, немедленно переформатировала его в метафору КГБ. Примеры этого хорошо отражены в бардовских песнях шестидесятников — например в песне Юлия Кима «Галилей перед пыточной камерой (монолог сопровождающего)», которая представляет инквизитора через знакомую всем лексику органов:
«Что ж, раз уж ты посмел
Так истиной увлечься,
То будь настолько смел
При всех от ней отречься,-
А там… шуруй, как знаешь!
Спокойно,
Без потерь…
А?
Нет?
Тогда, товарищ,
Пройдемте в эту дверь.»
Так что удивительным образом, но в каком-то смысле идеологи добились своего пантеона: он был принят интеллектуалами, пусть и в интерпретации. Они ассоциировали своё положение с предшественниками, горевшими на кострах инквизиции.
— Ваш португальский коллега Жозе Лейтау в своём интервью рассказывал, что не так уж их и сжигали…
— Факт! Но для советских интеллектуалов это было не так важно, потому что у них имелось своё актуальное обстоятельство — КГБ, которое прекрасно описывалось метафорой инквизиции. Самое интересное, что эта метафора нашла свои отголоски и в пост-СССР: так, в начале 2000-х среди киевских оккультно-настроенных подростков бытовали легенды про то, что не важно, белый ты маг или чёрный — если ты будешь слишком «шуметь», то за тобой придут Серые, представители Инквизиции. Отчасти, конечно, на распространение идеи повлияла популярность российского фантаста Сергея Лукьяненко, использовавшего эту концепцию в своём цикле «Дозоров», — но первоисточником и у Лукьяненко, и у этих подростков, были страхи старших товарищей и учителей.
Помимо интеллигентской рецепции советского нарратива о науке был ещё один аспект, и касался он рецепции того же нарратива, но среди рабочего класса и первого поколения новой технической интеллигенции…
(Продолжение следует)
Читайте также: Как уволили главреда советского научного журнала за публикации о нацистской магии