Статья Мурада Ахундова в альманахе «Лебедь», от 23.01.2000
Чем дальше в прошлое уходит Советский Союз, тем острее я осознаю порочную суть этой системы пост-сталинского тоталитаризма, в которой прошла большая часть моей жизни. Дряхлая империя уже не могла позволить себе тотальных репрессий или переселения целых народов,- речь шла скорее о тотальном лицемерии, приспособленчестве, взяточничестве, безнравственности, духовном упадке, снижении профессиональных норм во всех областях жизни. В этих условиях бурно развивались и процветали особого рода социальные «поганки», которые быстро обзаводились «красными книжечками», степенями и званиями. Если коммунизм пришел к власти с лозунгом диктатуры пролетариата, то перед своим бесславным концом он опирался исключительно на диктатуру «поганок», которые заполнили все номенклатурные посты на всех уровнях социальной структуры: в культуре, науке, политике и т.д.
Причем, если в Москве или Ленинграде еще существовали отдельные научные центры, искусственно поддерживаемые на сравнительно высоком уровне, (скорее из соображений пропаганды, ибо для удовлетворения потребностей системы существовали «закрытые» институты и целые города,- они были «закрытыми», дабы без помех использовать научную и технологическую информацию, поставляемую советскими шпионами с Запада, например, советская атомная бомба была сворована у американцев до последнего винтика), то на периферии Союза и в союзных республиках ситуация была невероятно убогая. Столичные интеллектуалы даже придумали специальные степени для ученых из республик и пренебрежительно именовали их кандидатами и докторами среднеазиатских наук.
Оснований для подобного пренебрежительного отношения было предостаточно, ибо столичные интеллектуалы принимали самое активное участие в создании подобных республиканских «специалистов», писали им диссертации или доводили их «диссертации» до диссертабельного вида, организовывали положительные отзывы, с радостью выступали «черными» рецензентами, обеспечивали прохождение диссертаций в ВАКе и т.п.
Естественно, все это делалось не безвозмездно — существовали особые тарифы на все виды «интеллектуальных» услуг, сколько денег надо платить и сколько дней надо поить. В результате метрополия богатела, а колонии (республики и провинции) глупели. Людей с учеными званиями и степенями было много, но были ли ученые?
Величайшим парадоксом советской системы (и ее крупным просчетом) является несомненный факт существования небольшого числа порядочных людей, с крепкими нравственными устоями, добивавшихся выдающихся профессиональных успехов, обладавших высокой духовностью, не предававших своих национальных и семейных традиций, строго придерживавшихся норм и идеалов научного творчества.
Иной скептик может воскликнуть: «Да полноте, существовали ли реально этакие идеальные герои?» Мне и самому было бы трудно поверить в это, если бы я не был лично знаком с Дамиром Гаджиевым, если бы мне не выпало счастье быть его другом, периодически встречаться с ним на протяжении долгих десятилетий, вести с ним беседы, слушать его рассуждения по широкому кругу проблем, знакомиться с его многочисленными проектами, гипотезами и идеями, наблюдать его в лаборатории и в кругу учеников, присутствовать на его докладах.
Я познакомился с Дамиром где-то в конце 50ых годов. Мне предстояло поступать в университет, а Дамир готовился к защите кандидатской диссертации. Я с грехом пополам поступил на физический факультет, а Дамир блестяще защитил диссертацию,- столь блестяще, что Ученый Совет (защита проходила в Тбилиси, с участием ведущих палеонтологов СССР) присудил ему степень доктора наук! За свою достаточно долгую жизнь мне не удалось встретить хотя бы еще одного ученого, который сумел бы защитить «докторскую», выходя на защиту «кандидатской». Я был членом Ученoго Совета академического института в Москве, а также неоднократно выступал оппонентом на защитах кандидатских и докторских диссертаций, но я не могу себе представить, за какие научные достижения мы могли бы присудить соискателю докторскую степень, вместо кандидатской. Мы могли «пропустить» докторскую, которая была на уровне кандидатской (например, соискатель мог оказаться секретарем партбюро нашего Института), но не оценить чью-то кандидатскую как докторскую (даже если бы она таковой оказалась, хотя с подобным феноменом я никогда не сталкивался).
Однако, что немыслимо в философии, то изредка случается в естественных науках: Дамир Гаджиев совершил такой научный подвиг в биологии. Он очень скоро стал профессором и пользовался огромной популярностью и любовью у студентов биологического факультета Азербайджанского государственного университета. Как-то он показал мне газету (кажется, польскую), где о нём была помещена статья с очень хорошей фотографией, на которой Дамир был снят со своими студентами. Под фотографией была подпись: «Угадайте, кто профессор?» Угадать было действительно трудно, настолько молодо выглядел стройный и улыбающийся Дамир.
В папке, где хранилась эта газета, я увидел еще одну газетную вырезку, слегка пожелтевшую от времени. Оказалось, что о Дамире писали в газетах, даже когда он был еще студентом. Это была заметка из «Комсомольской правды», в которой о Дамире Гаджиеве писали как о «вейсманисте-морганисте в пеленках». Получить такую лестную оценку во времена разгула «лысенковщины» было очень опасно. В это время многие выдающиеся советские генетики оказались в тюрьмах и лагерях.
После окончания Медицинского института Дамир и его брат были распределены в Керченские степи. Фактически, их выслали на поселение без права свободного перемещения. Жизнь была очень тяжелая. Не потому, что Дамиру приходилось быть врачом-универсалом (делать хирургические операции, принимать роды, рвать зубы и т.п.), но и потому, что это была ссылка в очень опасный район, <…> где шли репрессии против крымских татар, где были ужасные климатические условия. Брат Дамира не смог приспособиться к такому существованию, заболел туберкулёзом и умер. Что же касается Дамира, то он умудрялся продолжать научные исследования даже в таких экстремальных условиях. Лишь после смерти Сталина удалось Дамиру вернуться домой в Баку.
Когда я познакомился с Дамиром Гаджиевым в конце 50ых — начале 60ых годов, было совершенно невозможно предположить, что за плечами этого молодого, веселого и талантливого ученого был столь мрачный период жизни. Дамир всегда отличался своей общительностью, был человеком с открытой душой, всегда готовым помочь и словом и делом. Находиться с ним в компании было необычайно интересно, хотя об этом знали немногие, ибо Дамир был очень постоянен в дружбе, вполне обходился маленьким кругом близких друзей и не стремился его расширять. Столь же постоянен и верен был Дамир в семейной жизни. Я не знаю человека более семейного, чем был Дамир,- на шкале его жизненных ценностей первое место безусловно занимала именно семья, его прекрасная жена, Эльмира-ханум, и две чудесные дочки, Лейла и Наргиз. Я особенно хорошо это понял в 1973 году, когда мы провели летний отпуск с семьей Гаджиевых. Сняли в Кисловодске два дома по-соседству и в течение месяца жили дружным мобильным коллективом: вместо того, чтобы чинно пить «Нарзан» или объедаться в ресторане «Храм Воздуха», мы устраивали походы по туристическим тропам в горах, путешествовали по Приэльбрусью (благо у Дамира был старенький ГАЗик). Это было самое счастливое время нашей жизни — время, которое мы провели с дружной семьей Гаджиевых. Все мы были молоды, здоровы, счастливы и нас связывали узы искренней дружбы. А высоко в горах можно было испытать еще одно очень редкое в СССР чувство — чувство свободы.
Когда я был студентом физического факультета АГУ, мне было трудно понять и по- настоящему оценить научные разработки Дамира, хотя и сейчас помню, как меня поразили палеонтологические образцы, с которыми я познакомился в его коллекции,- это были кости доисторических животных с различными патологиями и уродствами. Дамир тогда увлекался палеотератологией. Эти кости свидетельствовали, что живая природа представляет собой не только арену жестокой борьбы за существование, но и поле взаимопомощи. Это было, безусловно, интересно, но не «криминально», ибо я давно усвоил мудрое отношение к дарвинизму — это учение похоже на демократию в том смысле, что в обоих концепциях есть слабые моменты и несуразности, но ничего лучшего человечество пока не придумало.
Что касается моего энтузиазма по отношению к современной физике и моим собственным исследованиям в области физики твердого тела, (будучи студентом я даже опубликовал пару статей), то меня постигло горькое разочарование. В заключительный год моего обучения (1963 или 1964), к нам приехал с докладом известный советский физик Д.Д.Иваненко из МГУ. Он пытался объяснить новую теорию английского физика П.Дирака, в которой позитроны интерпретировались как электроны, двигающиеся вспять во времени. При этом такие позитроны можно рассматривать как «дырки» в вакууме. Надо учитывать, что в 60-е годы вся физика в Азербайджане, фактически, была сведена к физике полупроводников, которой занимался Президент Академии наук Азербайджанской ССР, академик Г.Б.Абдуллаев, и возглавляемый им академический Институт физики. В этой области физики была развита достаточно продуктивная теория Шепли, в которой важную роль играли особые «дырки» в полупроводниках. Соответственно, каждый раз, когда Иваненко начинал говорить о «дырках» Дирака, Президент азербайджанской Академии пытался вставить свои комментарии о «дырках» Шепли. Наконец, выведенный из себя Иваненко закричал пронзительным фальцетом: «Да это совсем не те дырки!» И я вдруг остро осознал, что если я останусь в Баку, то буду обречен всю жизнь заниматься «не теми дырками». Это, естественно, не означает, что «дырки» Шепли хуже «дырок» Дирака,- я хочу лишь подчеркнуть, что уровень развития физики (как и науки в целом) был крайне низок, приходилось дублировать столичные или зарубежные разработки, но с помощью допотопной аппаратуры, самодельных приспособлений и мелкого жульничества. Поэтому, когда мне предоставилась возможность,(спасибо профессору Заиду Оруджеву), поступить в аспирантуру Института философии АН СССР и уехать учиться в Москву, то я с великой радостью воспользовался этой возможностью и в дальнейшем специализировался по философии науки.
Мои экстремистские представления, что в Азербайджане (как и в любых других советских республиках) ученые обречены заниматься «не теми дырками», т.е. как раз и быть «кандидатами среднеазиатских наук», были очень скоро опровергнуты. Сделал это Дамир и сделал это блестяще (собственно, как и все, что он делал). Дело в том, что в 60ых годах в Азербайджане было сделано важное антропологическое открытие: в пещере Азыха была обнаружена стоянка доисторического человека и был даже найден маленький фрагмент челюсти с несколькими зубами. Так в науке появился очередной герой: азыхантроп. Недавно до меня дошли слухи, что азербайджанские и армянские ученые схлестнулись в принципиальном споре по поводу фамилии азыхского неандертальца: Азых-хан или Азыхян? А в далекие 60ые годы перед учеными стояли менее фундаментальные проблемы, например, необходимо было охарактеризовать азыхантропа, указать его место в эволюционном строе, реконструировать важнейшие физиологические особенности, тип питания и т.д. Причем, все это следовало сделать, основываясь на маленьком кусочке челюсти с парой зубов. Именно этим проблемам был посвящен доклад Дамира Гаджиева, который состоялся в Антропологическом музее Московского университета, что расположен на Моховой, в самом центре Москвы.
Прошло не одно десятилетие с тех пор, но я отчетливо помню тот восторг, который охватил присутствующих в самом конце заседания. Следует учитывать, что Дамир, фактически, выступал не на своем поле, он был признанный авторитет в палеонтологии, но выступал с докладом по антропологическим проблемам. На том заседании присутствовали многие ведущие антропологи Союза и некоторые из них были априорно настроены скептически, были готовы дать бой «заезжему хазару». Доклад Дамира длился больше часа. В моей голове вообще не укладывалось, что возможно говорить более часа о маленьком кусочке челюсти. Тем не менее, не было такого бугорка на зубе или мельчайшей складки на челюсти, которые не привлекли бы внимания Дамира и на основе которых он не реконструировал бы несметное количество интереснейшей информации о специфике и жизни азыхантропа.
Все предчувствовали бурные обсуждения, но их не было. Первым в прениях выступил профессор Зубов, который считался самым знаменитым специалистом по зубам доисторического человека (я поэтому запомнил его фамилию: Зубов — специалист по зубам). Он взял кусочек челюсти азыхантропа и долго вертел его перед глазами. В зале стояла гнетущая тишина. Наконец последовало короткое заключение: «Мне нечего добавить к сказанному Дамиром Вагидовичем». Это был триумф. Все остальные выступления были скорее посвящены Дамиру, нежели азыхантропу. Мне это заседание запомнилось на всю жизнь, причем, не только высочайшим профессионализмом Дамира Гаджиева, но еще и невероятно редким явлением — единодушием научной общественности в признании этого профессианализма. Я хочу особо подчеркнуть, что единодушное и всеобщее признание чьих-либо научных заслуг было явлением крайне редким в советской науке, которую постоянно раздирали классовые противоречия, клановые противостояния, национальные антипатии, антисемитизм, борьба за монополизм, идеологические обвинения (я уж не говорю о таких рутинных пустяках, как доносы и анонимные письма).
Научные заслуги Дамира Гаджиева были неоспоримы. Он давно перерос не только республиканские, но и союзные рамки, активно участвуя в международных научных контактах. Это совсем не означает, что Дамир часто выезжал за границу в научные командировки. Это означает, что ведущие зарубежные ученые поддерживали с ним тесные творческие связи, избирали его в свои научные общества. Это означает, что Дамир Гаджиев являлся признанным экспертом и куратором по различным разделам биологии, в частности, палеонтологии, антропологии, генетике. Своей многогранностью он напоминал мне ученых эпохи Возрождения. Однако, его многогранность не вела к мельтешению, к быстрой смене научных интересов, к прескакиванию из одной области биологии в другую. Даже если Дамир вынужден был заниматься многими различными проблемами — от систематического изучения каспийских тюленей (для многих из которых Апшеронская коса оказывалась коллективным кладбищем, что делало возможным составить уникальную коллекцию, годную для интереснейших таксономических и сравнительно-анатомических исследований) или генетических проектов до непосредственно палеонтологических исследований — он всегда продолжал работу над своей основной темой, которая была посвящена новому эволюционному подходу. Этот подход строился на базе тщательного сравнительного анализа мест крепления мышц и сухожилий к костям скелета у самых различных представителей животного царства. Мы должны учитывать, что эволюцию и наследственность исследуют, естественно, не только генетика, но также, например, эмбриология, цитология и палеонтология. Так что, хотя Дамир Гаджиев активно работал в рамках современной синтетической теории эволюции (где мы имеем плодотворный синтез дарвинизма и генетики), тем не менее, его основные надежды на прогресс эволюционной доктрины были связаны с исследованиями на уровне палеонтологии и сравнительной анатомии. Я хочу особо подчеркнуть, что Дамир рассматривал собранный и обработанный им огромный материал (например, касающийся «точек крепления») всего лишь как важный эмпирический базис для фундаментальных новых обобщений, формирования новых объяснительных принципов и т.д. Речь шла о формировании новой эволюционной концепции.
Когда Дамир занимался этой проблемой, он обнаружил, что многочисленные анатомические атласы, которые, как правило, были созданы еще в ХIХ веке и некритически перепечатываются до сих пор, полны ошибок и неточностей. Для многих биологических исследований подобные неточности не играют сколь-нибудь значительной роли, но для подхода, который Дамир пытался развить, эти неточности были совершенно недопустимы. Именно поэтому для Дамира было очень важно провести соответствующие исследования на самых различных животных, особенно тех, которые не водятся в Азербайджане.
Мне хорошо запомнился один случай. Я прилетел из Москвы в Баку и мы засиделись в гостеприимной квартире Гаджиевых до глубокой ночи. Внезапно раздался телефонный звонок,- это был Сабир, сотрудник (или аспирант) Дамира, который сообщил, что из зоопарка сбежал уссурийский тигр и что, если до шести часов утра его не удастся каким-либо образом поймать, парализовать или усыпить, то уже готовы автоматчики, которые получили приказ убить зверя. Дамир сразу понял, что «об поймать или усыпить» не может быть и речи, речь может идти только «об убить». Возможность непосредственно исследовать «точки крепления» у уссурийского тигра явно воодушевила Дамира, и он развил бешенную деятельность: надо было достать грузовик для перевозки тигра, надо было срочно собрать сотрудников кафедры, приготовить все для предстоящего анатомического исследования. Надо было действовать очень оперативно, ибо на бедного тигра могли претендовать и другие «охотники». Когда наутро все эти «охотники» узнали о наличии тигра, он уже лежал освежеванный в лаборатории Дамира Гаджиева,- без своей роскошной полосатой шкуры тигр очень походил на тушу упитанной коровы. Дамир в белом халате и шапочке проводил «вскрытие тела» и объяснял сотрудникам кафедры биологии Бакинского мединститута интересные особенности анатомии уссурийского тигра. Естественно, Дамир не собирался узурпировать права на этого тигра, и ученым из других научных институтов были предоставлены все интересующие их образцы Что же касается самого Дамира, то ему было крайне важно исследовать места крепления мышц и сухожилий. Позднее он показал мне огромных размеров папку, в которой были сложены многочисленные разноцветные рисунки, на которых очень профессионально были изображены все эти анатомические структуры. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что все эти прекрасные рисунки были сделаны самим Дамиром. Как тут не вспомнить об эпохе Возрождения.
Проект, над которым работал Дамир, носил фундаментальный характер и был рассчитан на долгие годы, а может быть и десятилетия. Собственно, это был проект для большого научного коллектива, а не для одного (пусть и очень талантливого) ученого. Но Дамир вел этот проект сам, не совсем ясно представляя, когда удастся его закончить и как можно будет затем оформить это исследование, где и как можно будет опубликовать результаты (например, в Азербайджане вообще не было соответствующей полиграфической базы для подобного издания). Скорее всего, это должна была быть большая книга и несколько красочных анатомических атласов. Кто мог оценить этот труд и кто мог оплатить подобное издание? — эти вопросы приводили Дамира в уныние, хотя и не выбивали из колеи. Иногда работа по этому проекту полностью поглощала Дамира, и это вело к снижению его активности в других областях, падало число публикаций, среди недоброжелателей распространялись слухи, что Гаджиев совсем забросил науку, ничего не пишет, ничего не печатает. Как правило, это были периоды наиболее активной работы. Я пытался убедить Дамира, что неплохо бы по ходу исследования публиковать ряд статей, которые впоследствии можно будет объединить в книгу. У меня самого был богатый опыт подобного написания книг. Но Дамиру этот опыт совершенно не подходил. Для него скорее образцами были Коперник, Ньютон или Дарвин, которые, даже закончив фундаментальное исследование, осуществляли свои публикации через много лет или десятилетий. Эти годы требовались для тщательной проверки, соответствия с наблюдениями и экспериментальными данными, для систематического изложения и т.д. Насколько я знаю, Дамир за последние годы публиковался весьма активно,- это книги, учебные пособия, статьи. Однако, главный труд его жизни так и не был завершен. Но остались материалы, идеи, многочисленные рисунки. Будем надеяться, что среди учеников Дамира найдутся достойные продолжатели, которые закончат его труд. Остается еще одно утешение, которое основано на мудром принципе: «Рукописи не горят!»
В заключение, я хочу кратко коснуться места Дамира Гаджиева в официальной академической иерархии. С большим трудом он был избран членом-корреспондентом АН Азерб.ССР. Трудности были связаны не с его научными заслугами и достижениями, а с тем, что все «избрания» определялись не академиками (даже если они занимались «не теми дырками», они все же были учеными, т.е не могли не оценить научный статус Дамира), а в ЦК компартии республики. Именно партийные аппаратчики решали, кто достоин и кто не достоин быть академиком (естественно, многие из них сейчас являются академиками). Тем не менее, даже эти погрязшие в лицемерии и коррупции функционеры понимали, что долго не выпускать Дамира Гаджиева в член-корры будет невозможно. Не с первого раза, естественно, но он был избран в члены-корреспонденты республиканской Академии наук. Однако, когда позднее научная общественность и выдающиеся советские ученые стали выдвигать кандидатуру Дамира Гаджиева на избрание академиком, тут уж Аппарат и его лидеры встали на дыбы. В этой связи я вспоминаю поразительную историю, о которой рассказал мне Дамир. В очередной раз он был «выдвинут», в очередной раз он собрал многочисленные документы и подал их в коммиссию Академии. У него был всего лишь один конкурент, чьи научные достижения были столь несерьезны, что его невозможно было рассматривать как реального конкурента. Но этому ученому протежировали партийные аппаратчики, которые прекрасно понимали, что в сложившейся ситуации будет трудно заставить академиков сделать выбор в пользу ставленника аппаратчиков (все же выборы тайные и за всеми «черными шарами» не уследишь). И они пошли другим путем,- этот ленинский прием они усвоили отлично.
В конфиденциальной беседе Дамиру было предложено самому отказаться от участия в выборах и забрать свои документы, в обмен на обещание, что на следующих выборах он будет избран академиком непременно. Однако, Дамир решительно отказался от участия в подобных играх. Если бы его предупредили заранее, то он мог бы вообще не подавать документы и не участвовать в этих выборах, но подав документы, он не мог забрать их обратно — это было-бы не по-мужски. У Дамира была выработана своя система моральных принципов, которая определяла, что может, а что не должен делать мужчина. Коллизия решилась самым неожиданным образом: Дамир получил по почте заказную бандероль, в которой оказались все его документы, представленные в Академию. Бандероль пришла из сумасшедшего дома, из психиатрической больницы. Дамир собирался предпринять какие-то акции протеста, но его близкие друзья, умудренные в аппаратных играх, настоятельно отсоветовали что-либо делать,- в противном случае Дамир мог бы оказаться в той самой зловещей психушке, откуда пришли его документы.
Я знаю, что Дамир очень хотел быть избранным в академики. Для меня в этом желании заключена определенная загадка. Ведь Дамир прекрасно знал аппаратный характер выборов в академики, знал он и о том, что даже Президент этой Академии имеет дело «не с теми дырками», т.е. что научный уровень академиков достаточно низок. Тогда зачем он стремился стать действительным членом такой Академии? Я думаю, что подобные вопросы легко задавать, сидя в Америке (сейчас я вообще полагаю, что настоящий ученый в СССР должен был совершить восхождение на три уровня: во-первых, стать кандидатом наук, во-вторых, стать доктором наук, и, самое главное, в-третьих, стать гражданином США, — конечно, это всего лишь шутка, ибо начинать путь в науку надо сразу с третьего шага). А если бы я остался в Баку и мне удалось бы стать ученым такого же ранга, как Дамир Гаджиев, то наверное и мне захотелось бы стать академиком. Ибо в лицемерной и продажной советской реальности наука рассматривалась как убежище для независимого интеллектуала, где можно укрыться от идеологической мерзости системы. И чем более высокую ступень в академической иерархии ты занимаешь, тем более ты независим. Наверное такими аргументами я мог бы оправдать свое гипотетическое желание быть академиком. Но будучи вне этой советской или пост-советской системы, я отчетливо вижу, что все подобные аргументы ложны (естественно, Дамир мог иметь еще и иные соображения, определяющие его желание стать академиком). Наука и Академии (особенно, республиканские) в СССР всегда были столь же продажны и коррумпированы, как сама Коммунистическая партия и весь советский строй в целом. Чем выше ты забирался по ступенькам академической иерархии, тем больше ты был вынужден «вилять хвостом» перед партийными ублюдками (или сам становился таковым),- относительная свобода и независимость были скорее на уровне «младших научных сотрудников» без степени.
Вспоминая моего дорогого друга Дамира Гаджиева, я очень счастлив и горд, что, будучи выдающимся ученым, он никогда не был академиком.
Фото с сайта «История Азербайджана»
_____________________________________________________
✒️Подписывайтесь на наш Telegram канал «Гранит науки»
✒️Читайте нас на Яндекс Дзен
📩У нас есть страница на Facebook и Вконтакте
📩Журнал «Гранит Науки» в Тeletype
📩Прислать статью unbelievablesci55@gmail.com
📩Написать редактору glavred@un-sci.com