Наука всегда была областью, требующей высокой квалификации, глубокого понимания предмета и независимости от внешнего давления. Научные исследования являются одной из наиболее сложных и специализированных областей человеческой деятельности. Они требуют глубоких знаний, многолетнего опыта и высокого уровня профессиональной подготовки. Правоохранительные структуры, не обладая достаточной компетенцией в научной сфере, берутся за оценку научных трудов и исследований.
Вмешательство в научную деятельность без должной экспертизы может привести к искажению фактов и серьезным последствиям, как для конкретных ученых, так и для общества в целом. Вмешательство неподготовленных экспертов в оценку научной деятельности может быть не только некорректным, но и опасным. Как защититься от подобных случаев?
Наш собеседник Лепский Максим Анатольевич — доктор философских наук, професор кафедри социологии ЗНУ, член Президиума EUASU, академик УАН.
— Максим Анатольевич, как вы знаете, в деле академика Мальцева Олега Викторовича правоохранительные органы пытаются оценивать его научную деятельность, хотя очевидно, что они не обладают соответствующей компетенцией. Каково ваше мнение по этому вопросу?
Максим Лепский: Олега Викторовича я знаю с совершенно иной стороны. Для меня он, в первую очередь, учёный и коллега, с которым мы обсуждали интересные профессиональные темы. Он прекрасно разбирается в криминологии, является психологом и занимается прикладными вопросами, которые, как мне кажется, сейчас особенно полезны правоохранительным органам.
В условиях войны, когда мы все ждём победы Украины и мира на нашей земле, любое усилие, направленное на укрепление государства и улучшение его позиций, несомненно, имеет ценность. Всё, что ведёт к добру, — это хорошо.
Однако в данной ситуации возникает множество вопросов. Я не знаю, на какой фактологической базе строятся утверждения, и если такая база есть, то это уже предмет оценки для юристов, адвокатов и других специалистов. Меня эта ситуация шокировала. Я был ошарашен происходящим. Многие мои друзья и даже недоброжелатели спрашивали меня о том, что я думаю об этом. И я могу сказать, что знаю Олега Викторовича с другой стороны, и мой опыт позволяет мне утверждать, что в Украине часто сталкиваются с репутационными войнами. Для их ведения применяются разнообразные механизмы и схемы, включая привлечение правоохранительных органов. Для меня как гражданина болезненно воспринимать подобное, особенно во время войны. Критика правоохранительных органов в таких условиях не приносит пользы государству. Но в то же время это не означает, что сами правоохранители могут нарушать нормы права и действовать вне правовых рамок. Именно в этом, на мой взгляд, заключается ключевая проблема: поиск того, что правильно, и отделение этого от того, что неправильно.
Мне импонирует подход американцев в таких ситуациях. Когда они не знают, как поступить, многие из них, я говорю о достойных людях, говорят: «Мы ищем правильное решение». Такой подход основан на праве, законе и демократии. В отличие от авторитарных или тоталитарных режимов, где нарушение прав и репрессии считаются нормой. Демократическое же общество предоставляет возможность обсуждать, исследовать и искать истину. А для учёных это и есть главная задача — поиск истины. Другой задачи у науки нет.
Сейчас мы сталкиваемся с темами, которые ещё Зигмунд Фрейд называл «табуированными». В своей работе «Тотем и табу» он исследовал процессы табуирования власти и её сакрализации. Однако такие явления больше характерны для авторитарных режимов или ранних форм общества, чем для демократии. Во время войны подобные темы становятся своеобразными маркерами, делящими людей на «своих» и «чужих», что упрощает восприятие, но не способствует конструктивному диалогу.
Я бы рекомендовал всем, кто интересуется этой темой, ознакомиться с работами военного психолога Лоуренса Лешана. Я читал его труды на английском языке, и они достойны внимания. Лешан изучал мышление в условиях войны и разделял его на два типа: мифологизированное, основанное на эмоциональном черно-белом восприятии, и рациональное, или сенсорное, которое опирается на факты и стремление к объективности. В его подходе особое внимание уделяется поиску объективных фактов, без которых невозможно прийти к правильным выводам.
Однако проблема заключается в том, что потеря меры и переход к иррациональности всегда приводят к ухудшению ситуации. Когда утрачивается опора на закон и объективность, их место занимают иные, менее приемлемые явления. И в этом нет ничего хорошего. Я не могу дать готовых ответов на эти сложные вопросы, но как криминолог и исследователь криминологических проблем я пытаюсь понять, что происходит, как и почему.
Приведу пример. Как вы знаете, в России был оппозиционный политик Борис Немцов, которого цинично убили перед Кремлём. Он в своё время подчёркивал, почему наука остаётся невостребованной в криминальной и коррупционной системе: там невозможно получить «откаты». Учёные требуют долгосрочных инвестиций, которые дают результат для государства, а не для чьих-то личных интересов. В условиях криминальной революции это становится нежелательным. Немцов отмечал, что даже в системе образования «откаты» ещё возможны, но в науке это исключено.
Наука оказалась в некотором смысле заброшенной, поскольку она всегда была фундаментальной, фундаментально-прикладной и прикладной. Прикладная наука, в отличие от фундаментальной, имеет более узкую направленность, ориентируясь преимущественно на работу с бизнесом или быстрый результат внедрения. Сегодня науку практически полностью загнали в рамки взаимодействия с бизнес-структурами.
В качестве примера приведу мнение известного итальянского социолога Франко Ферраротти. Он предлагал представить себе таких выдающихся интеллектуалов, как Макс Вебер, которого часто называют Леонардо да Винчи социологии, или Георг Зиммель. Этих людей невозможно представить выполняющими заказ на исследование маркетингового сегмента в бизнесе — это был бы нонсенс. Например, когда-то Бисмарк просил отца Макса Вебера создать социальный институт, который занимался бы проблемами целостности общества, исключая вопросы рабочего класса, так как этим уже занимались марксисты. Бисмарк ставил перед наукой задачи системного понимания общества, и позже сам Макс Вебер вместе с братом разрабатывали социальные теории, которые сегодня стали классикой, фундаментальными для социологии.
Теперь о криминализации общества. Этот процесс затронул многие структуры, в том числе науку. В своё время говорили, что для развития науки необходимо выделять хотя бы 0,3% бюджета. Но в нашей стране этот показатель никогда не достигал даже этой минимальной отметки. Часто финансирование науки составляло всего около 0,06–0,18%. Постоянное недофинансирование привело к тому, что отраслевую науку практически ликвидировали, и её начали перебрасывать в университеты. Сейчас этот процесс завершается аттестацией научных направлений.
Криминальные процессы в обществе также способствовали появлению олигархата, с которым пытались бороться как до войны, так и в ходе войны. В результате произошло сращивание бизнеса с криминальными структурами, а в некоторых случаях криминал проник в правоохранительные органы. Эти процессы имели место, и, к сожалению, особенно ярко проявляются в условиях войны. Военное время открывает возможности для сведения счётов, используя риторику войны или другие оправдания, но всё это точно не имеет ничего общего с фактами.
И еще одна тенденция, которая ставит под угрозу учёных. Они во многом беззащитны. По одной простой причине, потому что они служат истине. Это часто создаёт дополнительные трудности. Один из аспектов, который стоит упомянуть, связан с криминальным профайлингом. В нём рассматривается феномен, когда объективные характеристики подменяются псевдорациональными атрибуциями. Эта концепция была разработана одним из известных американских профайлеров. Хотя в некоторых аспектах я с ним полемизирую, но главное – его идея о псевдорациональных атрибуциях заслуживает предельного внимания. Суть в том, что иногда люди, обладающие властью, из страха потерять авторитет, придумывают характеристики, которые оправдывают их неправомерные действия и переносят негатив на других людей за счет политизированных идентификаций.
Примером может служить охота на ведьм. В средневековой Европе, особенно в немецких землях, такие кампании использовались для подчинения территорий. Это явление поддерживалось на самом высоком уровне — папой римским, который был настроен крайне негативно по отношению к женщинам. Были направлены специальные люди, чьей задачей было устрашение и сбор средств. Псевдорациональные атрибуции в истории определяли инквизицию и борьбу с инакомыслием.
Другой пример — кровавый навет, который связан с антисемитизмом. В таких случаях сознательно создавался страх перед евреями, что становилось основанием для геноцида. Аналогичное явление можно наблюдать в меритоциде — уничтожении лучших. Яркий пример этого — режим Пол Пота. Он обладал невысоким уровнем образования и крайне подозрительно относился к учёным, которые неоднократно ставили его в неудобное положение, подчёркивая его ограниченные знания.
Ещё один запоминающийся опыт — это тренинг для пенитенциарной системы, который мы организовали по запросу. В своё время, будучи деканом, я организовывал процесс обучения. Сначала обучение прошли кадровики, затем хозяйственники, после чего настала очередь оперативников, что оказалось наиболее сложным этапом. В завершение на тренинг приехало и руководство. Итог оказался крайне положительным — участники отметили, что обучение стало для них настоящим «глотком свежего воздуха». Интересно, что поначалу они скептически относились к учёным, представляя их оторванными от реальной жизни людьми, которые «в шортах и очках бегают по лужайкам за бабочками». Однако в конце они признали: казалось, будто мы всю жизнь работали в их системе. Это связано с тем, что системные законы универсальны, а системные ловушки характерны для любой структуры, независимо от её специфики.
Переключение с жёстких иерархических отношений на более человеческие и уважительные форматы взаимодействия имеет как терапевтический эффект, так и способствует расширению восприятия. Когда люди начинают лучше чувствовать контексты, понимать их и относиться друг к другу с большим уважением, это положительно сказывается на всей системе. Особенно это актуально в пенитенциарной системе, где и те, кто охраняют, и те, кого охраняют, находятся за колючей проволокой. Интересно, что часто заключённых защищают общественные и правозащитные организации, а те, кто работает в системе, остаются без должной поддержки. Они находятся под постоянным давлением — со стороны общества, СМИ и других внешних факторов. Однако любой учёный понимает: если проблема многогранна, её нужно решать с участием всех сторон, а не фокусироваться только на одной.
Например, когда речь идёт о защите прав людей, находящихся под стражей, важно учитывать и тех, кто работает в пенитенциарной системе. Эти сотрудники тоже люди, и к ним нужно относиться соответственно. Сюда же относится необходимость обучения для всех: общественных организаций, защищающих заключённых, международных институций, Министерства юстиции и сотрудников, которые непосредственно работают в таких учреждениях. Только такой комплексный подход может привести к результатам. Дискриминация какой-либо стороны приведет к неуспешным мероприятиям.
Однако в современном обществе наблюдается обесценивание классического образования. Там, где формируется элита и развивается государство, образование всегда в цене. А где элита отсутствует или деградирует, его значимость уменьшается. Всё чаще людям кажется более интересным участие в ярких тренингах с разноцветными стикерами и динамичными упражнениями. Конечно, настоящая фасилитация, как метод, имеет высокую ценность, я очень люблю фасилитацию как ненавязчивую организацию групповой динамики, но важно помнить ее происхождение. Это направление возникло благодаря военному капеллану, который после войны разработал методики, помогающие вывести группы из состояния жёсткого противостояния. Его подходы основывались на глубоком понимании человеческой психики и необходимости слышать друг друга.
Сейчас же, к сожалению, методы фасилитации часто превращаются в «шоутизацию» и «карнавализацию». Это может быть эффектно и увлекательно, но к серьёзному образованию имеет лишь отдалённое отношение. В итоге такие подходы начинают вызывать вопросы: действительно ли это обучение или просто развлекательное представление?
-Мы можем говорить о том, что у нас наука и ученые в какой-то степени дискредитированы в глазах общества?
-Во многом да. Думаю, что да.
—Возможно, во многом тут роль сыграла и Национальная академия наук, которая чаще мелькает в СМИ, не из-за своих научных результатов, а из-за раскрытия коррупционных схем. Но вопрос в том, что вероятно у правоохранителей такое отношение к Олегу Викторовичу отчасти и по причине дискредитации ученых в глазах общества?
Мы ведь не находимся на Луне или Марсе, и всё, что происходит в обществе, тесно взаимосвязано. Именно поэтому я упомянул шоутизацию и карнавализацию. Это напрямую касается проблемы того, что по определению глубокие и серьёзные документы могут подготовить слабоквалифицированные люди. А когда их работа подвергается критике, вместо конструктивного диалога они начинают защищать свой авторитет агрессивно, прибегая к репутационным войнам.
Например, насколько мне известно, Олег Викторович не хотел заниматься политикой — по крайней мере, он так говорил. У нас также были различные научные споры, и мы далеко не всегда соглашались, но это были нормальные научные дискуссии. Он подчёркивал, что сейчас бизнес проявляет больший интерес к науке, чем государство. С одной стороны, это открывает возможности, но с другой — создаёт риски, особенно в условиях конкурентной борьбы. В бизнес-войнах часто целятся в ключевые ресурсы компаний, и научные исследования, связанные с прикладными разработками, тоже попадают под удар. Бизнес, который сотрудничает с прикладными учёными, часто выигрывает, потому что такие исследования помогают быстрее выстраивать системы, оптимизировать логистику и, в конечном счёте, повышать прибыль. Это естественно, ведь бизнес ориентирован на эффективность и результативность.
В государственных структурах науку во многом использовали как бесплатный ресурс. Были случаи, когда на ректора оказывалось давление, чтобы что-то исследовали за счёт других (преподавателей и студентов), что, по моему мнению, является неправильной позицией, характерной для постсоветского времени, для «совка». Это привело к обесцениванию науки.
Университеты начали воспринимать как коммерческие предприятия, хотя образование и бизнес — это совершенно разные вещи с различными целями.
Образование должно обеспечивать знания, а бизнес — прибыль. Примером тому могут служить выпускники престижных университетов, таких как Гейдельбергский, Оксфордский, Кембриджский, Йельский, которые поддерживают свои alma mater, чтобы их дети могли получить образование в этих учреждениях. Они также инвестируют в прорывные технологии, поддерживая как фундаментальные, так и прикладные исследования.
Фундаментальные исследования дают прорывы, которые могут быть актуальны от 30 до 50 лет, и бизнес использует эти исследования, чтобы получать прибыль в течение этого времени. Фундаментально-прикладные исследования дают меньший диапазон, примерно от 10 до 30 лет, а прикладные исследования дают быстрый результат, обычно до 10 лет или даже до 5 лет. Это объясняет, почему американская наука преуспевает в сравнении с китайской. В США воплощен сбалансированный подход: фундаментальные, фундаментально-прикладные и прикладные исследования. В Китае же наблюдается перекос в сторону прикладных и фундаментально-прикладных исследований, при этом они часто копируют или воруют фундаментальные исследования других стран. Китай производит всё больше товаров хорошего качества, что связано с тем, что страна развивает Шёлковый путь и улучшает свои технологии. Однако те, кто имеет сбалансированную науку, выигрывают. У них есть фундаментальные исследования, которые питают прикладные разработки и позволяют обеспечить устойчивое развитие.
Когда наука ограничивается только прикладным направлением, она превращается в обслуживающий персонал, обслуживающий бизнес, без глубокого интеллектуального вклада. Это приведёт к сокращению возможностей для прогрессивного и устойчивого развития, так как научные сотрудники лишаются возможности заниматься поиском и созданием уникальных, значимых открытий.
-По сути, мы сегодня имеем ситуацию, когда в государстве нет запроса на науку, и чиновники не слушают ученых. Как вы считаете, как можно исправить эту ситуацию?
В 2014 году я принимал участие в симпозиуме в Гиресуне, Турция, где собрались ученые и представители «фабрик мысли» 11 стран. Это было важное событие, поскольку именно тогда начался миротворческий процесс, который позже стал известен как Гиресунский процесс.
Один из ярких моментов симпозиума был связан с пленарным заседанием, на котором присутствовали руководители страны, кроме Эрдогана, однако его племянница была среди участников. Там присутствовали представители парламента и министры. И они находились там не для того, чтобы выполнить презентационную функцию, когда руководитель вышел на сцену, сказал доброе слово и ушёл. Они присутствовали все дни симпозиума и выслушали выступления всех спикеров. Это оставило очень сильное впечатление.
Другой интересный момент был, когда ко входу в университет подъехала машина с номером 0001, я подумал, что это, вероятно, кто-то из высших руководителей, например, губернатор или мэр. Но оказалось, что этот номер принадлежал ректору. Это, на мой взгляд, является интересным фактом, который отражает отношение к образованию. Турецкая молодёжь, с которой мы общались, была очень талантливой и интересной. Нам было важно показывать взгляд украинцев на происходящее.
Я сейчас говорю о том, что они понимают цену науки и её роль в обществе. В Украине, вероятно, произойдёт некий процесс перезагрузки. Иногда бывают ситуации, которые требуют не только терпения, но и глубокого анализа. У нас есть много талантливых дипломатов и умных людей, готовых анализировать происходящее, но, к сожалению, не всегда вовлекаются в этот процесс. Я считаю, что диалог должен быть, но он может быть разным. Часто власть использует презентационные функции или формальные решения, встречи с учеными легитимируют уже принятое решение. Легитимация основана на взаимности – власть демонстрирует свою поддержку учёным, когда решение уже принято, чтобы ученые своим авторитетом легитимировали властное решение. Это, на мой взгляд, неправильный подход – тут нет поиска истины. Необходим другой подход, основанный на реальном понимании, что такое развитие государства и как оно должно происходить. Важно уметь определять, где идёт развитие, а где оно отсутствует, и где можно применять инструменты для оценки и корректировки ситуации. Превышение меры может привести к разрушению и новым кризисам, поэтому важно понимать, как система должна работать, чтобы действовать эффективно.
Возьмём, к примеру, Киевскую школу экономики, которая хорошо работает с британскими коллегами по вопросам санкций к агрессору и ее политическому режиму. Однако я замечаю, что иногда учёные оказываются втянутыми в репутационные войны, когда один из руководителей публично выступает против замминистра или кто-то обменивается острыми репутационными высказываниями. Это совершенно неправильно. Важно, чтобы в научной сфере сохранялась этика. Самые сильный лидеры всегда говорят об этичном лидерстве. Это помогает снизить количество конфликтов и противостояний, способствует целостности и устойчивости.
Особенно важно, чтобы отношение к обществоведам было более уважительным. Очень часто их воспринимают либо как обслуживающий персонал для власти, либо как людей, недостаточно развитых, потому что они не физики, не математики, не программисты. Но это ошибочный подход, потому что незнание законов общества может привести к серьёзным кризисным ситуациям.
Не случайно в Америке уже в 1970 году было порядка 70% всех социологов мира. Безусловно, там грамотно выстраивались процессы развития. Поэтому для эффективного исследования и изучения важных вопросов нужно, чтобы у государства было четкое техническое задание для науки и учёных.
Но даже с этими сложными вызовами в украинском обществе и науке есть множество сильных сторон. Украинская наука оказалась более универсальной, и эта универсальность — сильная сторона нашего народа. Наши люди умеют заполнять пробелы, которые государство не успевает или не может решить. Примером этого является волонтёрское движение, которое оказалось уникальным в Украине и во всем мире. Люди делают колоссальные дела, и это действительно вдохновляет. Важно выстраивать системы, которые будут направлены на помощь людям и восстановление гуманности. Необходимо избегать подхода, при котором человек воспринимается как винтик системы, потому что это противоречит гуманистическим ценностям.
Я считаю, что Украина в этом вопросе продвинулась больше, чем многие другие страны, и это определяет мой оптимизм. Но также хотелось бы, чтобы в правовой сфере было больше оснований для оптимизма. Я надеюсь, что расследования в деле Олега Викторовича завершатся, ситуация будет разрешена, и коллеги смогут вновь спокойно заниматься наукой.
✒️Подписывайтесь на наш Telegram-канал и
на канал YouTube
📩У нас есть страница на Facebook
📩Прислать статью [email protected]
Поделиться ссылкой:
Больше на Granite of science
Subscribe to get the latest posts sent to your email.
