«Гранит науки» во время выборов президента НАНУ не стал брать интервью у кандидата Владимира Петровича Семиноженко, поскольку его присутствие в медиапространстве было более чем достаточным. Выборы позади, а что сейчас на повестке дня у руководителя Северо-Восточного научного центра НАН и МОН Украины и генерального директора научно-технологического комплекса «Институт монокристаллов»? Вечная молодость — ни больше, ни меньше!
— Владимир Петрович, особенность карантинных интервью в том, что ты иногда даже не представляешь себе, где находится твой собеседник. Вот Вы – где сейчас?
— Да только сегодня приехал из Киева в Харьков. Атмосфера здесь, надо сказать, намного здоровее, чем в Киеве, и в прямом смысле тоже. Там вреднейший воздух, а самый паршивый знаете где? Как ни удивительно, в элитной Конча-Заспе. Там рядом Трипольская угольная ТЭС в Украинке, которая работает с сомнительными установками сероочистки – экономят. Так что, представьте, окна в лесу часто нельзя открывать! Насколько я знаю, с ними постоянно судится Украинка, но почему безрезультатно, можно только догадываться. А в Харькове показатель загрязненности воздуха всегда на уровне 20 AQI или даже меньше, причем в центре города.
— Наконец мы можем с Вами пообщаться спокойно, без предвыборной «нагрузки». Следует признать, Вы очень «медийный» академик!
— Вообще у меня наблюдается иногда излишняя публичность. Моя помощница посчитала, что за прошлый год я провел больше 260 телеэфиров. Сейчас поставил себе за правило: не больше одного в неделю.
Понимаете, называть вещи своими именами можно, но когда видишь, что это ударяется в стены или растворяется в бесконечности, то – надоело тратить время.
— Слышала версию, что в Украине все работает через Европу, нужно те «стены» колебать.
— А еще лучше вообще через океан – оттуда надежнее. Я свое уже «отколебал»: в 80-х не вылазил из Страсбурга, в начале 90-х из США, встречался со многими заметными деятелями, у меня даже были личные отношения с товарищем Соросом…
— Эти знакомства, надо полагать, и привели Вас к вице-премьерству?
— Сорос тогда не был решающим аргументом. Меня трижды назначали на эту должность. Правда, до этого я успел поработать и Министром науки, и председателем Комитета ВРУ по науке и образованию. Но, по факту, никогда не давали реализовывать запланированное до конца. Да и просто работать. В 1999 году я закончил свое вице-премьерство как ни парадоксально, после победы Леонида Кучмы на выборах. Тогда эта победа, по моему мнению, была фактически сдана Ющенко, что и подтвердила последующая история. А какая могла быть работа с Ющенко?
Второй и третий раз окончание моей работы было связано с приходом Януковича. Хотя, ради справедливости, стоит сказать, что кое-что все же удалось сделать.
— Из-за этой политической турбулентности Вы больше в науку углублялись, так?
— Да я из нее и не «выныривал». У меня же есть родное детище, которое я веду с 1985 года и никогда его не бросал. Преобразовал я его из Научно-производственного объединения «Монокристаллреактив» Минхимпрома СССР, в котором головной организацией был Всесоюзный научно-исследовательский институт монокристаллов, сцинтилляционных материалов и особо чистых химических веществ. С этими направлениями мы и сейчас работаем. Конечно же и в этом много нового добавилось: наноомпактирование, разработка субстанций для фармпрепаратов, материаловедение, даже у нас представлена нанобиомедицина.
Я говорю об НТК «Институт монокристаллов» — на сегодня это самая эффективная организация в нашем отделении материаловедения в Академии – значительно эффективнее ближайших конкурентов. В НТКвходит собственно Институт монокристаллов, Институт сцинтилляционных материалов, Научно-исследовательское отделение химии функциональных материалов (это, по сути, крупнейший химический институт), Завод химических реактивов (крупнейшее в Украине предприятие по производству субстанций для фармпрепаратов), Институт микроприборов в виде госпредприятия. Еще три организации, к большому моему сожалению, остались за пределами Украины после 2014 года
— Владимир Петрович, говорят, Вы заметно повлияли на законодательство Украины в области науки.
— В общей сложности мною инициировано не менее половины законодательства в сфере научно-технической политики Украины. Много было реализовано с 2010 по 2014 годы на посту Председателя Государственного агентства по вопросам науки, инноваций и информатизации. Да, это моя вторая профессиональная сфера: мне нравится создавать некие системные вещи в государстве. Раньше создавал еще и на международном уровне: в Страсбурге входил от СССР в координационную группу программы «ForEast», которая финансировала научные конференции в постсоветских странах, в СНГ был главой межгосударственной комиссии по научно-техническому и инновационному сотрудничеству стран СНГ, которая, правда, закончила свое существование в 2014 году. В конце 2013 года мне доверили возглавить Наблюдательный совет межгосударственной программы инновационного сотрудничества стран СНГ, которая предполагала масштабное финансирование.
— Если не ошибаюсь, Объединенный институт ядерных исследований в Дубне остался единственным органом, в котором Украина осуществляет сейчас подобное сотрудничество?
— Есть еще и вторая организация: Международный центр научной и технической информации. Дубна — неприкосновенна: это международная организация, штаб-квартира которой находится на территории России. Когда в 2014 году собирались вручить госпремию Украины за исследования, проведенные с участием сотрудников Дубны, ее ошибочно трактовали как российскую организацию – ну, в эпоху «революционной эйфории» 2014-го сами знаете, как сражались, протестовали против чего угодно, где есть хотя бы намек на Россию. В общем, эту премию завалили.
Но, похвастаюсь, в нашем НТК больше 50 лауреатов госпремий. Ежегодно примерно половина всех госпремий Украины отправляется во вверенный мне Северо-Восточный научный центр НАН и МОН Украины (Харьков, Сумы и Полтава) – самый крупный региональный научный центр.
Что касается научного законодательства, то приятно, например, вспомнить, что 20 лет в нашем государстве работали инициированные мной «научные» пенсии – их прикрыли в 2018 году. Мы были первыми на постсоветской территории, и до сих пор, кажется, единственные, кто ввел научные пенсии. Достигший пенсионного возраста ученый получал 80% от средней заработной платы, а если он имел нужный стаж, то 90% — в виде пенсии. Это была не только дань ученым, но и возможность, по сути, сохранить целое поколение научных сотрудников.
Кроме того, ученый, оставаясь работать в институте и получая пенсию примерно в размере зарплаты, мог отдавать свой зарплатный ресурс молодым ученым, таким образом привлекая молодежь в науку. Такая была идея, и она была реализована с 1999 года. Люди на этой пенсии еще до сих пор находятся, ведь она начислялась по 2018 год. А потом специальные пенсии отменили всем, кроме госслужащих, судей, прокуроров. Но моя инициатива проработала почти 20 лет, это, повторюсь, целое поколение ученых, и все тогда завидовали нам, та же Россия.
— Другим Вашим нововведением были технопарки.
— Да, они просуществовали всего пять лет, с 2000 по 2005-й. Мы на рубеже 1999-2000-го годов создали беспрецедентный закон, определив систему технопарков не как территориальную, а как функциональную. То есть, это была не особая территория, огражденная «забором», как очень часто наблюдается в мире, а именно проект — со своей сметой, своими задачами, участниками. Специальная правительственная комиссия утверждает проект, вы пишете задачу, например, создать или сертифицировать новую модификацию самолета или материал, или новый фармпрепарат, пишете затраты, смету проекта и в этих рамках каждый из участников платит налоги не просто в бюджет, а на специальный счет. Если вы расходуете средства на те статьи, которые учтены у вас в проекте, то они вычитаются из базы налогообложения, то есть, списываются с этого счета. Но они, подчеркну, должны быть потрачены целевым образом. Вы можете вообще не платить никаких налогов, если сэкономленные таким образом деньги полностью тратятся на создание нового продукта, материала, технологии в рамках, утвержденных правительственной комиссией. Если на другие цели потратили – они подлежат налогообложению.
Благодаря этой модели поднялся, например, «Интерхим», «Фармак», Харьковским авиазаводом была создана новая модификация АН-74. Всего в Украине было три технопарка, в том числе наш ИМК (Институт монокристаллов). Но, когда с первой революцией 2004-2005 года пришла новая правительственная команда, то, не разобравшись, перепутали технопарки со специальными экономическими зонами (СЭЗ), вроде тех, где могли торговать «ножками Буша». А ведь технопарки были рассчитаны, например, чтобы функционировать 15 лет с последующим обобщением опыта их работы. Но в Украине возможно все, и поэтому они были в один момент ликвидированы, с подачи новой власти, голосованием за отмену соответствующего закона.
Понятно, что когда начинается революционная эйфория, то бороться, подавать в Конституционный суд, чтобы восстановить наше благое начинание, себе дороже. А ведь модель, еще раз повторюсь, была уникальной: на ровном месте, в отсутствие какого-то товара, производства, просто давая людям правила игры и не давая никаких государственных денег, мы создавали целый кластер новой экономики.
Сейчас моей командой подготовлен Закон об инновационных парках. Практически это то же самое, что технопарки, но касаются они инновационных проектов и только высокотехнологических, в рамках приоритетов, которые утверждаются Кабмином. Скажем, это нанотехнологии, продукты, созданные по технологиям с использованием молекулярной биологии и генетики, низкоразмерные, функциональные материалы. То есть, строго ограниченные по тематике. Там не должно быть, скажем, черной металлургии и традиционных конструкционных материалов. Сейчас проект закона находится на рассмотрении Комитета по экономической политике ВРУ.
— А какие из Ваших инициатив на сегодняшний день рабочие?
— Самоуправление наших академий, регистрация их уставов только в Министерстве юстиции, возможность вносить в уставный фонд стартапов право использования интеллектуальной собственности. Это то, что я проводил в парламенте в 2015 году. В 2018 нам удалось убедить парламентариев в необходимости учесть в Бюджетном кодексе норму, согласно которой наши предприятия, которые имеют форму ГП, не платят в течение 5 лет государственные дивиденды – 90% налога на прибыль. Сейчас данные средства остаются в распоряжении наших организаций, это существенная помощь Академии. Тяжело было принять это в парламенте, но, тем не менее, мы своей цели достигли.
Опытно-промышленная база Академии насчитывает более трех десятков работающих ГП. Все они теперь свою прибыль тратят на развитие, вместо того чтобы 90% отдавать в бюджет. Это уже результат! Ряд предприятий-то прибыльные, работают хорошо, а государство не только не помогало, а еще и забирало все заработанное.
Также в качестве ответа на ваш вопрос упомяну о законодательно определенном нижнем пороге финансирования науки в 1,7 % ВВП – это я провел его в Законе о науке 1998 года.
— Ответ очевиден, но все же (считайте это соцопросом): как Вы оцениваете состояние украинской науки на сегодня?
— Научно-инновационная структура существенно утратила свои позиции после 2013 года. С 2010 по 2014 год я, как уже говорил, возглавлял Государственное агентство по науке, инновациям и информатизации, мы были головным органом власти, который координировал науку, технику, инновации и IT — сферу.
Скоро, кстати, будет юбилей получения нами кириллического домена «.укр». Россияне тогда сделали «.рф», и меня это немного задело. Мы долго сражались с ICANN (организация, которая делегирует национальные домены), чтобы открыть украинский домен, первым адресом был «Президент.укр», но в итоге, почти 10 лет спустя, люди мало им пользуются. Спроси членов правительства, есть ли у нас кириллический домен — 90% не знают. Почему? Наверное, потому что вообще нет государственной политики по многим вещам. А это ведь продвижение страны, да и проще те же географические названия писать. К слову, популярный домен «.ukr» принадлежит американскому гражданину, а «.укр» — государству.
— Мне рассказывали о том, что Вы сейчас продвигаете какую-то идею, альтернативную ликвидации большого числа дублирующих друг друга научных институтов. Можно подробнее об этом?
— В 2015 году нам удалось выдержать законодательную провокацию Кабмина, инициированную таким «легендарным» министром образования, как Сергей Квит. Сохранив в действующем Законе о науке относительно разумные положения, мы сейчас готовим изменения к Закону о науке, который давал бы новое очень интересное качество для объединения нескольких научно-исследовательских организаций, в том числе с государственными предприятиями. Возможность такая должна быть предоставлена всем институтам всех академий наук, причем в одном объединении может быть, теоретически, неограниченное их количество одновременно.
Скажем, сегодня есть крупная организация, а рядом есть близкая по тематике, может быть в другом городе и более слабая. Ну, ликвидировать, как все сейчас предлагают, это глупость – потом уже этих профессионалов не найдешь. А если их интегрировать в более крупную структуру, то тогда можно и распределить средства, и пересмотреть приоритеты, и тематику. То есть, оптимизировать в лучшую сторону такие институты. Скажем, есть те, которые работают в профиле металлургии, металлов – почему бы им не объединиться, не теряя каждый своей юридической самостоятельности? По примеру нашего НТК, в который входят разные юридические лица. У нас общий бюджет, который предоставляется Академией, его предполагаемые расходы и отчеты рассматривается на Совете директоров, причем распределение, подчеркну, соответствует приоритетам, а не просто так, всем одинаково. Это в корне отличается от обычной практики в других институтах. Мы определяем ударные направления, делается ставка на междисциплинарные исследования, благодаря которым мы начали заниматься фармацией, нанобиомедицинским направлением и другими вещами… В новом законе дается возможность создавать такие объединения для всех. Я думаю, что если, например, разные организации кардиологического профиля Национальной академии меднаук объединятся именно так, они только сильнее будут! Вот мы объединились и стали теперь по показателям эффективности сильнее, чем наши коллеги по материаловедению.
— А кто это в Украине на сегодняшний день? Кто выжил?
— Институт электросварки, Институт проблем материаловедения, в целом, около 10 НИИ. Из отраслевых — это только Институт огнеупоров в Харькове, к сожалению, что-то еще эффективно работающее так сразу вспомнить не могу. Правда, до сих пор работают проектные организации. Очень жаль, что организации, работающие в сфере электроники, например, такие, как «Сатурн» или «Орион», сегодня находятся в упадке. Для них тоже бы подошло объединение в научно-технологические комплексы.
Но проблема в том, что ни идея, которую мы реализовали, ни те идеи, которые мы закладываем в новый закон, не проходят без сопротивления. Все новое обычно встречает противодействие. С одной стороны, это естественно, а с другой, мы теряем очень много времени, буквально протаскивая новшества через государственные институты.
«Науке нужна большая гибкость. Сегодня чересчур много бюрократии».
Нужен центральный орган власти с соответствующими полномочиями, который отвечал бы за всю науку. И должно быть законодательство, которое позволяет это реализовывать. На сегодня всего этого нет. В свое время я попытался «под зонтиком» Государственного агентства по науке, инновациям и информатизации собирать отраслевые институты. В сферу управления вошел «Орион», Центр инновационных биотехнологий, были планы относительно других структур, но, к сожалению, после второй нашей революции Агентство было ликвидировано.
Хотя и на сегодняшний день актуально создание государственных корпораций, в которые вошли бы те институты, которые обеспечивают приборостроение, машиностроение и близкие к ним отрасли. Когда сегодня в Украине столкнулись с необходимостью обновления военной техники, то сразу стало понятно, сколько было потеряно из-за невнимания к отраслевой профильной науке.
Очень часто, проводя какие-то законодательные новшества на государственном уровне, слышишь слова «а что он все себе тянет?». На самом деле, не себе, а государству! И так каждый раз…
ЦИТАТА: «Знаете, очень сложно убедить и преодолеть огромнейшее сопротивление всех этих процессов в законодательстве, в государственной политике, всю эту вязкость, болото, непонимание. Иногда за что-то берешься и вероятность успеха — 1%. Но, если дело того стоит, уже додавливаешь до конца, чтобы получить 100%-й результат. А иногда думаешь, что всю эту энергию лучше потрать на то, чтобы сделать что-то конкретное у себя в НТК».
И тем не менее, задача, которая стоит у меня сейчас на первом месте – это изменения к Закону о науке в плане создания объединений. Это первый шаг, чтобы можно было сделать и второй: создать, например, и объединения университетов, что тоже на повестке дня. Ведь многие из них, так сказать, измельчали, студентов меньше, высшее образование в целом, прямо скажу, деградирует, поэтому эффективно было бы создавать крупные образовательные центры, объединения из нескольких университетов под одним «зонтиком», с советом ректоров, общей образовательной политикой. А дальше возможен третий этап: объединение университетов с НИИ в виде научно-образовательных корпораций. Вот это мне сейчас интересно, этим я и занимаюсь.
Еще на повестке дня государственно-частное партнерство в сфере науки. У нас нет сегодня ни одного прецедента, когда можно было бы в концессию взять какое-то госпредприятие опытно-промышленного комплекса Академии, для того, чтобы развить его с помощью негосударственных инвестиций. Не буду повторяться, государственных капитальных вложений в опытно-промышленную базу давно уже нет. В то же время капитальные вложения идут в больших масштабах в инфраструктуру, в те же дороги — а вложений в технологии в промышленности, в отличие от, например, ЕС, в Украине нет. Нужны изменения к Закону о концессии, которые касались бы целенаправленно НАНУ. Такой проект был подготовлен, теперь задача провести его в жизнь. Попробуем.
— Это вы рассказали про условия, создаваемые для ученых. Не боитесь, что у читателей закрадется мысль, будто Вы считаете модель, созданную в НТК, идеальной и стремитесь ее распространить на всю науку Украины?
— Ну и пусть «закрадывается», а что здесь такого? Ведь вроде делаешь сначала для своей организации, инициируешь какой-то закон, а потом все радуются, что и они могут его использовать. В конце концов, всегда исходишь из своего конкретного опыта.
Вот смотрите: у украинских ученых в массе принято жаловаться, что все плохо, а у нас другая политика, своя идеология: жаловаться бессмысленно, на обиженных воду возят. Мы исходим из того, «что мы сами не так делаем, что находимся в таком состоянии». Мы хуже относительно других, близких нам организаций, финансируемся по бюджету, но тем не менее гораздо успешнее по публикациям и хозяйственным договорам. Добавлю, что мы сегодня аккредитованы как независимый центр по контролю качества лекарственных препаратов, НАНУ подписала меморандум с Гослекслужбой о создании на нашей базе уполномоченного Центра по контролю качества лекарственных препаратов, у нас за последние 15 лет создан уникальный исследовательский комплекс, например, единственная рентген-установка, аттестованная Гослекслужбой, а также единственный аттестованный спектрометр ЯМР (ядерного магнитного резонанса).
«Наш принцип – если мы чем-то занимаемся, то должны быть лучшими. Ведь зачем кого-то повторять или делать второсортную работу».
И главный принцип работы в нашем НТК заключается в том, что, распоряжаясь государственными средствами, мы тратим бюджет на то и только на то, что является перспективным. Особенностью НТК является его инфраструктура, она у нас общая (отличный зал для проведения конференций и т.д.) — мы предоставляем каждому институту возможности работать. А если возникает у кого-то вопрос, то, значит, либо твоя тематика не актуальна, либо государству это нужно, либо ты не умеешь свои результаты конвертировать в реалии. Некоторые темы у нас вообще не финансируются из бюджета. До 40% средств бюджета ежегодно мы распределяем на перспективные работы, которые, мы считаем, обеспечат нам завтрашний день. Вы не встретите у меня ни одного человека, который бы жаловался на прозябание и бесперспективность.
«Самое страшное – это держаться за вчерашний день. Мы можем хвастаться, что наши кристаллы были на Луне и на Марсе, с помощью наших спектрометров открыт радиационный пояс земли, наш материал, открытый Людмилой Лаврентьевной Надворной начале 90-х, знаменитый вольфрамат свинца, вошел в технологию создания сцинтилляторов, с помощью которой построен Большой адронный коллайдер в ЦЕРН. Это все хорошо для истории, а чем мы завтра на вызовы шестого технологического уклада будем отвечать?»
— О какие вызовах Вы говорите, Владимир Петрович?
— Мы понимаем, что новые горизонты открываются в таких направлениях, как, например, нанокомпактирование различных активных соединений, которые могут доставляться в живую клетку животного либо человека. И это только один пример. Вот сейчас мы вместе с одним из институтов Аграрной академии наук работаем над преобразованием водонерастворимых витаминов и комплексов аминокислот в растворимые с помощью нанотехнологий. А с другой стороны, занимаемся нанокомпактированием биологически активных веществ с нашими фармацевтами. Еще одно направление — создание эффективно действующих антиксидантов, чтобы регулировать процессы старения клеток с помощью так называемых редокс-активных соединений. Либо создаем прооксиданты, чтобы вызывать обратные процессы.
Целое научное направление развивается у нас в этой части, мы его основали еще где-то в 2003-2004 году, начав с того, что ставили нанометки на стволовые клетки для того, чтобы отслеживать их миграцию — как они регенерируют пораженные ткани у человека.
В области химии мы стараемся прогнозировать траектории химических реакций для того, чтобы создавать либо новые соединения, либо менять их траектории для практического применения. Например, пытаемся создавать с помощью нанотехнологий соединения, позволяющие длительно сохранять в хранилищах фрукты и овощи.
Интересно также направление разработки новых маркеров для повышения ПЦР-тестов. У нас есть целый отдел, который работает по этому направлению. Это очень важно. Во время пандемии мы убедились, насколько актуальны ПЦР-тесты и их высокая чувствительность и качество.
Таким образом, в материаловедческом направлении, которым мы занимаемся, мы больше идем в микромир, наномир, а те традиционные вещи, которые у нас хорошо шли в прошлые десятилетия, мы делаем более масштабными, например, для применения в физике высоких энергий, в области лазерных систем, области органического синтеза, совершенствования традиционных технологий создания лекарственных препаратов. Технологию производства субстанций мы поддерживаем на высоком уровне. Их можно выпускать только по международным стандартам GMP. И делаем мы это за свои собственные средства, не полагаясь на чью-то помощь.
— В общем, у вас все: от космоса до медицины!
— Новые материалы не зря находятся в мировых приоритетах, которые выдвигают ведущие технологические страны. В США Байден, вступив на президентский пост, одним из первых шагов, объявил 7 приоритетов в области научно-технологического развития. При этом одним из главных направлений были новые материалы. На недавнем Всекитайском собрании народных представителей, где рассматривалась стратегия развития страны на ближайшие годы, было принято решение в десятки раз увеличить финансирование науки, в том числе, создание новых материалов. К таким новым материалам, например, относятся функциональные материалы, которые преобразовывают разные виды энергии друг в друга, сложные композиции, основанные на использовании нано-технологий.
Еще раз подчеркну, что наш Завод химических реактивов является ведущим национальным производителем субстанций для фармпрепаратов и все работает по требованиям европейского стандарта GМP. Но скажу откровенно, хотелось бы хоть немного больше государственной поддержки.
Кстати, я бы не возражал против вхождения в наш НТК предприятий приборостроительного профиля.
— У Вас много контрактов с Минобороны?
— Это сотрудничество довольно странное. По их логике, мы сначала должны найти ресурс, чтобы что-то сделать – а они потом купят готовое. Хотя в мире оборонная наука финансируется не меньше, чем гражданская. А нам приходится создавать прообразы, показывать, что они у нас есть… То есть кое-что делается, но это мизерная часть по сравнению, тем, что мы могли бы делать.
— Можем ли мы говорить на сегодняшний день о материале, произведенном в Украине, аналогов которому нет во всем мире?
— Для того, чтобы изобрести абсолютно новый материал, который бы показывал рекордные функциональные параметры, требуется, я бы сказал, везение. Скорее, сейчас соревнование в другом: кто может сделать более устойчивой технологию уже известного материала, чтобы расширить его применение. И не должно вызывать удивления, что некоторые страны конкурируют на мировых рынках с одними и теми же материалами. Кстати, потребители никогда не идут на монополию одного поставщика. Поэтому, если у вас действительно есть, что предложить, то вероятность вашего успеха на рынке, будет высока.
Еще один важный аспект. Вместо того, чтобы производить и поставлять просто какой-то материал, нужно думать над тем, чтобы выпускать с ним готовую продукцию. Правильность такого подхода показала пандемия. Схема, когда в одной стране производится субстанция, а в другой – готовый лекарственный препарат, оказалась неработающей из-за разрыва логистических связей. Поэтому я всегда выступал и выступаю за то, что Украине нужно уделять внимание не только «сырьевой» части производства материалов, но на выпуске готовой продукции и приборов.
— Какие направления исследований вашего НТК увлекают Вас сейчас больше всего?
— Весь мир, и мы в том числе, сейчас работает над продолжением молодости. Не смейтесь! Борьба со старением организма – это борьба с активными радикалами, которые образуются в организме, и создание эффективных антиоксидантов. И мы серьезно работаем над такими системами в виде нанооксидантов. Проведенные на крысах эксперименты были очень успешны и показывают огромную перспективу.
— Ну, зная Ваш 1950-й год рождения и глядя на Вас – веришь, действительно, что это так!
— Возраст и молодость закладывается генетикой. Образ жизни тоже очень важен. Также можно создавать специальные препараты, которые позволяют бороться с процессами окисления. Это могут обеспечивать, как я говорил, редокс-активные соединения. Мутации и регенерация в организме проходят с разными скоростями. Задача, чтобы мы вовремя регенерировались. О чем может идти речь? В организм можно вводить определенные наночастицы, которые «замыкают» образующиеся радикалы. Приведу аналогию с автомобилем: в выхлопных трубах есть катализаторы, которые, позволяют сделать выхлопные газы более безвредными, так, в каком-то смысле, и в организм можно помещать наночастицы с функциями обезвреживания вредных для него элементов. Конечно же, время вспять не обратишь, но тормозить старение вполне возможно.
Для понимания, расскажу об одной из наших работ с биологами, которая касалась экспериментов с крысами. Мы получили очень интересные результаты. Если с 200-го дня жизни крысам ежедневно давать по 0,25 мг определенных наночастиц на килограмм веса, то к 300-м дням (это почти предел жизни крысы), то их анализы крови и активность соответствуют возрасту в 100 дней. Конечно, применить это полностью к человеку нельзя, но в антиоксидантный механизм действия таких наночастиц мы глубоко верим. И можно вполне помечтать, что если, скажем человеку в 60 лет начать ежедневно давать определенное количество наночастиц, то в возрасте 90 лет он будет как тридцатилетний. Но то все требует многократных экспериментов и исследований.
— Звучит потрясающе, действительно работаете на интересном мировом уровне.
— Обычно материаловедческий институт – это физики, химики, технологи и люди, которые занимаются структурным анализом. В нашем же НТК – это физики-теоретики, экспериментаторы, теоретики, химики-органики и неорганики, биологи, фармацевты и даже медики. Когда наука пошла по пути излишней специализации, мы много чего потеряли. Конечно, мы к Аристотелю и натурфилософии не вернемся, но рассматривать науку все-таки придется с принципов единства мира. И больше приближаться нужно к тому живому миру, который нас окружает – именно там находятся главные секреты, которые мы хотим узнать, чтоб повлиять, в хорошем смысле, на этот мир.
«Ценность науки в том, какую пользу она несет человеку и живой природе».
Возьмем даже простое неорганическое материаловедение, которое позволяет что-то хорошее делать для человека, я думаю, там наше будущее и главная экономика там. Вы посмотрите: ведь сейчас рынки вакцины выходят на первое место по сравнению с рынками вооружения – когда такое было?
Почему мир стоит и депрессия в экономике? Да просто некуда деньги вкладывать! Те разработки, о которых я сейчас говорю, они просто еще не достигли уровня, когда можно строить заводы по производству специальных порошков, чтоб сохранять молодость людей. А представьте, если бы мы прошли весь путь испытаний и объявили, что эмитируются акции компании, производящей «эликсир молодости». Очередь на инвестирование в этот проект бы стояла из всех миллиардеров мира! Но пока, конечно, это все звучит, как фантастика.
Мы находимся сейчас в самом начале научно-технологического развития, где будут доминировать те технологии, которые максимально близки к повышению качества и продолжительности жизни человека. Вот там главное научное приложение наших сил. Конечно, все нужно делать сегодня: и кирпичи, и сталь, и арматуру, особенно углеродную, -но главные инвестиции будут, как мы сейчас понимаем, в искусственный интеллект и близкие к биологии и медицине разработки.
— Как Вы относитесь к ситуации, сложившейся сейчас вокруг производства вакцин?
— В первом номере 2021 года журнала «Наука и инновации», главным редактором которого мне поручили быть, вышла очень интересная статья на эту тему. Ее подготовил В.М. Геец и специалисты Института экономики и прогнозирования НАНУ. Он поднимает тему «вакцинного эгоизма», фактически, «вакцинного национализма». Страны борются, накапливают вакцины с большим запасом, думают, что они на этом выиграют. Наоборот, их задача — помочь всему миру! Сколько б они только у себя ни сделали прививок, если не будут помогать слабым странам только проиграют. Чтобы преодолеть вирус, нужно создать иммунитет у всего мира. И чем быстрее, тем меньше мы дадим шансов вирусу для мутаций. А когда страны долго прививаются, как, например, Украина, то столько мутаций вируса появится, что он снова захлестнет новой волной страны, которые уже провакцинировались. Вот в этой статье очень, по моей оценке, внятно объяснен данный процесс и дается очень интересный мировой анализ.
Главные наши проблемы – это задержка с вакцинацией и то, что мы провалили мониторинг мутаций, хотя у нас есть все возможности для секвенирования РНК вируса. Институт микробиологии и генетики НАНУ вместе с коллегами имеет все возможности для этого. Но вместо того, чтобы создать Штаб по мониторингу мутаций, образцы отправляются в Германию (Шарите) или Великобританию, откуда результаты приходят порой через месяцы. Опираясь на свои ресурсы, мы могли бы получать эту информацию оперативно и принимать нужные меры. Например, мы пропустили более опасный британский штамм, который могли бы обнаружить еще в конце 2020 года. А в реальности начали принимать меры только спустя квартал и столкнулись с огромными потерями.
— Спасибо большое, Владимир Петрович, за интервью! А статью профессора В.М. Гееца, с Вашего позволения, обязательно опубликуем, в научно-популярном варианте.
— Конечно, давайте сотрудничать журналами! Поверьте, во многих статьях ученые высказывают очень важные и интересные мысли, но они понятны только узкому кругу людей. А вот как их донести до общества – это часто проблема. Думаю, журналисты должны нам здесь помочь.
