Война и главное

В День Победы принято желать «мирного неба над головой» и на всё отвечать «главное, чтобы не было войны». А что на сей счёт думают ученые? Главное ли, чтобы не было войны?

В прошлом веке немецкий юрист и политический мыслитель Карл Шмитт написал книгу со скучным названием «Номос Земли в праве народов jus publicum Europaeum» (на русском она была издана в 2008 году в петербургском издательстве), но с отнюдь не скучным содержанием. Восхищаясь порядками больших пространств суши и моря и рисуя впечатляющую картину эволюции европейского права в связи с великими географическими открытиями и колониальными захватами, Шмитт ужасается современной тенденции криминализации войны, применению к ней категорий уголовного права. Враг перестаёт быть уважаемым субъектом, в схватке с которым происходит развитие человека, а становится преступником, которого надо не только победить, но и осудить, унизить, подвергнуть диффамации, а проще говоря опозорить.

Шмитт замечает, что описание военной сферы на языке этики чревато как раз затяжными конфликтами, перманентными гражданскими войнами, которыми и изобилует наш век. Ведь дегуманизация врага, отказ воспринимать его как часть рода человеческого означает невозможность заключения с ним мира – ну о чём можно договориться с нелюдем? В результате мы получаем не войну как средство решения политических конфликтов, а вялотекущее локальное средство обогащения отдельных лиц.

Известную аксиому о том, что «война есть продолжение политики иными средствами», зарядил за век до Шмитта его соотечественник, прусский генерал и философ войны Карл фон Клаузевиц. Его классическим трактатом «О войне» зачитывались, насколько известно, Ленин и Геббельс, а по значимости в науке незавершённый труд фон Клаузевица сопоставляют с «Происхождением видов» Дарвина или «Математическими началами натуральной философии» Ньютона.

Клаузевиц определяет войну как дуэль двух борцов, акт насилия, с помощью которого можно заставить противника выполнить свою волю. Впрочем, обуреваемые ненавистью и враждой государства никогда не могут реализовать свой разрушительный потенциал в полной мере в силу влияния так называемого «тумана войны» — инертности природы человека и ограниченности его знания.

Напрочь устаревшим Клаузевица объявляет британка Мэри Калдор, политический теоретик и профессор Лондонской школы экономики и политических наук. Несколько лет назад московским Институтом Гайдара на русский была переведена её работа «Новые и старые войны. Организованное насилие в глобальную эпоху», в которой обосновывается, что «новая война» (термин, введенный автором) – это уже не столкновение двоих носителей политической воли, а борьба групп, ощутивших свою силу вследствие отступления или же крушения государства. Как правило, эти асимметричные конфликты спровоцированы стремлением проводить политику идентичности, а средством в них становится не сражение на поле боя, а контроль над гражданским населением.

Пару месяцев тому в киевском «Мистецьком Арсенале» состоялась презентация книги украинского дипломата и политолога Дмитрия Кулебы «Війна за реальність: як перемагати у світі фейків, правд і спільнот», которая как раз обстоятельно доказывает тезисы Мэри Калдор на примере украинской реальности начиная с 2000-х годов. Несомненно, автор фокусируется на событиях 2014 года и особенностях украинского нарратива в мировой прессе начиная с этого времени и по сей день. Кулеба вводит пять правил организации эффективной самозащиты от лжи для гражданского населения: 1) опираться на действительность, 2) критически мыслить, 3) управлять эмоциями, 4) ощущать сообщество, 5) взаимодействовать с государством. При этом он поясняет, что сила фальшивых новостей держится на пяти свойствах человека: а) эмоциональность, б) склонность искать подтверждение уже наличествующим убеждениям, в) поощрение амбиции владеть тайным знанием, г) лень – нежелание проверять и искать правду, д) концентрация на ограниченном количестве однообразных источников.

«Третья мировая коммуникативная» — так Дмитрий Кулеба называет теперешнюю глобальную войну. И при этом предлагает, в удовольствие, надо полагать, Шмитту, рассматривать её как причину прогресса. Он вспоминает пролог к фильму «Зеркало» Андрея Тарковского, в котором женщина-врач внушением лечила мальчика от сильнейшего заикания, и в итоге он смог чётко произнести: «Я могу говорить». «Именно такой путь прошла Украина в мире коммуникаций, — пишет Кулеба. – Только доктором у нас была не сострадающая женщина, а война».

До сих пор, к сожалению, не переведен труд «Wired for War. The Robotics Revolution and 21st Century Conflict» американского политического теоретика, сотрудника Брукингского института Питера Уоррена Сингера. Он специализируется на исследованиях современных форм войны и является консультантом ФБР, армии и Разведуправления Минобороны США. В своей книге он пытается решить вопрос о нравственности ведения войны роботами, при этом открывая его экономический и правовой горизонты. «Когда умирает робот, вам не надо писать письмо его матери», — замечает он. Но при этом предупреждает, что переоценка своих сил (растущая прямо пропорционально новым придумкам робототехников) – один из главных триггеров войны.

Попытку ограничить самоуверенность сограждан сделал другой американец, специалист по этике, профессор Института перспективных исследований в Принстоне Майкл Уолцер. В своём также не переведенном труде «Just and Unjust Wars: A Moral Argument with Historical Illustrations» он продвигает теорию «справедливых войн», заложенную ещё Амвросием Медиоланским и Августином Аврелием и наиболее полно разработанной Гуго Гроцием. Каковы же критерии справедливости? Христианские авторы на голубом глазу утверждали, что христианин не просто может, а обязан вести войну в ситуации, когда он чувствует божественную волю, видит, что сам Бог руководит им и направляет его. Карать грешников справедливо военным насилием, вот тебе и святой Августин. Позднее, с секуляризацией мышления в Новое время, Самуэль фон Пуфендорф и Эмер де Ваттель заменяют идею войны как наказания идеей защиты суверенитета. Гуго Гроций в трёхтомнике «О праве войны и мира» формулирует критерием справедливости самооборону. На новом витке истории развивая акцент Цицерона на воспитательной цели войны (главное – не уничтожить противника, а исправить ситуацию противозакония), Гроций постулировал, что война становится легитимной в том случае, если она выступает ответом на нарушение договора, инструментом принудить оппонента к выполнению им своих обязательств.

Как видим из истории, оба критерия создавали чересчур плодородную почву для манипуляций. Собственно, и Уолцер не предлагает более однозначного критерия справедливости войны. Как вам, например, его «справедливая причина» в виде гуманитарной интервенции? Подытоживая всё вышесказанное, позвольте высказать личное глубокое убеждение: война – это общий порядок вещей, прав был старина Гераклит. А все остальные наверченные вокруг неё теории – в особенности этические – попросту служат на руку тем, кому она выгодна (помните из 90-х: «Сила, брат, в правде»). И в этом смысле «Книга пяти колец» Миямото Мусаси о том, как следует вести войну, гораздо честнее и применимее в жизни, нежели любые попытки философов дать моральные козыри чинам в кабинетах, эту войну развязавшим.