«Чем глубже вгрызаешься в этот гранит, тем яснее понимаешь, насколько система не соответствует твоим представлениям».
«Отключайся! Они тебя засекли, они поджарят тебе мозги!»
манга «Призрак в доспехах: Невинность»
Киберпанк в украинской науке процветает. Почему – рассказала в интервью «Граниту науки» кандидат экономических наук и основательница «Диссергейта» Светлана Благодетелева-Вовк.
— Что это за книга у Вас, Светлана?
— Читаю «Сигнал и шум» Нейта Силвера. Это такой прагматичный американец с фондового рынка, мне нравятся его реалистичные примеры разных стратегий при общении с действительностью. Редко, пишет он, когда сигнал действительно о чём-то сообщает – основная часть информации является просто шумом. Есть видимость, которая доступна нам в виде определённой информации, а также количество средств для её трактования. Если их достаточно, то нам понятно, что происходит.
Если же средств таких нет, то мы слепо копируем образцы, не ориентируясь в них и их пользе для себя. Здесь, в Украине, мы постоянно имеем дело с моделью западного общества. Всё, что нас окружает – это всё модели их реальности, которые мы воспринимаем как абсолют: «так и должно быть». Никто не отменял контроль над ресурсами: у кого их больше, тот и элита, задающая тон.
— Расскажите, как вы занялись Диссергейтом?
— Определённые жизненные проекты не сложились, но как раз в тот момент начались новые. Вера, возникшая после Майдана, в то, что «мы сможем» — этот импульс был более глубокий, чем обычная рутинная жизнь. И он разрушил многое. Я тогда работала в Педуниверситете имени Драгоманова, и начала поднимать вопрос о проблемах в университете. Контракт мой в какой-то момент подошёл к концу, и его со мной просто не продолжили. Я начала заниматься антикоррупционными расследованиями, вошла в группу «Образование» РПР (коалиция общественных организаций «Реанимационный пакет реформ», которая, в частности, создала Общественный совет добропорядочности. – Д.Т.). Потом в одном интервью прокритиковала Квита, который стал министром, но не уделял достаточно внимания процессам смены управления. Какие бы намерения ни были, сказала я, если смены лидеров не произошло, мы их не реализуем, вот и болтаемся в болоте. Мне в РПР тогда сказали, что это «недопустимое поведение», мы же партнёры правительства – и вот, пожалуйста, «с вещами на выход».
Зимой 2016 года разгорелся этот скандал с Лептоновной (женой тогдашнего премьера Катериной Кириленко, которая защитила докторскую про «лептонного бога». – Д.Т.). «Диссергейт» начался как акция протеста против того, что ей сохранили степень доктора наук даже после публичного развенчания работы. Ведь когда я ушла с Драгоманова, то сказала, что начинаю свой личный жизненный эксперимент: сможет ли человек повлиять на систему, чтоб её изменить.
— Смогли, «эксперимент» удался!
— Чем глубже ты вгрызаешься в этот «гранит», тем больше понимаешь, насколько система не соответствует твоим представлениям. Если бы это понимание существовало у меня во время Майдана, возможно, моя жизнь сложилась бы по-другому. Мы подумали, что раз состоялся Майдан, это означает, что мы очень быстро можем достичь каких-то результатов. А тут бах — наоборот. Что бы ты ни делал, ты получаешь каждый раз противоположные от ожидаемых результаты. О чём это говорит – что ты или не знал систему, или неправильно что-то делал. Под нашим натиском сломалось много институтов, которые управляли образовательной сферой. После Лептоновны, а потом скандала с Арсением Яценюком, Гриневич вообще своим министерским указом убрала возможность лишать кого-либо научных степеней, в том числе за плагиат. Просто изъяла статью 40 из действующего Положения о присвоении научных ступеней. И до сих пор она не возвращена, хотя министр образования уже не Лилия Гриневич.
НАЗЯВО (Национальное агентство по обеспечению качества высшего образования. – Д.Т.) на сегодняшний день вместе с нами подготовили положение о «Порядке отмены решений специализированных учёных советов о присвоении научных степеней». Чтобы когда мы вычислили плагиат, можно было подать заявление в НАЗЯВО, которое должно рассмотреть и принять решение, то есть просто остановить действие решения учёного совета. Действующий диплом должен быть аннулирован. Но уже 3 месяца нас «кормят завтраками», что Кабмин вот-вот должен утвердить данное положение – за саму разработку которого мы уже отборолись с НАЗЯВО, у которого вообще, честно говоря, нет мотивов для того, чтобы это делать, у них и так много работы. Таким образом, у нас уже почти три года вообще нету инструмента влияния на эти вещи. И?
— Система защищается от законных требований общественности прокрастинацией.
— То есть получается, что вследствие того, что я делаю, я получаю больше информации о том, какое общество. Но как это знание использовать в дальнейшем – тут проблемы, потому что для того, чтобы что-то изменить, нужны ресурсы. Не только финансовые, хотя они тоже важны. Для того, например, чтобы реализовать нашу идею Независимой базы данных учёных, которая поможет выяснять разные связи между теми, кто находится в процессе аттестации: кто кому «мама», «папа» и оппонент. С помощью этой базы мы сможем посмотреть, сколько поколений наплодили Кремень и Андрющенко – мы, ориентировочно, думаем, 3-4 – но, может, недооцениваем сложность ситуации… А когда мы это увидим, это дало бы нам основу понять для себя, насколько вообще реалистичны наши стремления.
— Вы опасаетесь, что занимаетесь борьбой с ветряными мельницами?
— Недавно я общалась с одним философом, и спросила его, как он оценивает нашу работу. И услышала именно такой ответ. Собственно, этот рефрен, который обесценивает нашу работу и сами стремления, повторяется на большинстве встреч.
— В первую очередь, говоря о проблеме честно и открыто, вы выигрываете общественное мнение, и это имеет определённое влияние на законотворческие и нормативные процессы.
— Когда меня интересует, какие паттерны поведения характерны для нашей среды, и можно ли сдвинуть их хоть немножко, я обращаюсь к статистике. Вот недавнее исследование про академический плагиат, которое провели Гранчак и Сошинская, выборка нерепрезентативная, конечно, всего 520 участников анкетирования, но тем не менее. 64% заявили, что среди их знакомых есть «люди, которые имеют опыт некорректного использования чужих произведений», а 36% опрошенных отечественных учёных признали собственный опыт академического плагиата. Ровно столько же — 36% — считают, что становились жертвами плагиаторов. Негативное отношение к плагиату высказали 95% опрошенных, но при этом 32% готовы поддержать обвинённого в плагиате коллегу, если состоят с ним в дружеских отношениях, а 28% считают это необходимым с позиций корпоративной солидарности. По просьбе администрации защищать обвинённого коллегу проявили готовность 15%. Ну вот как нам поломать это?
42% считают, что для их карьерного роста полезные связи являются более важными, чем научные результаты. Свои шансы быть поддержанными сообществом в случае разоблачения коллеги учёные оценивают скептически: всего лишь 12% надеются, что отношение к ним улучшится, а 60,8% уверены, что ухудшится. Ну скажите, как можно с такой средой что-то делать? Если 60,8 уверены, что ухудшится, значит, они никогда никого не разоблачат! И это ведь условная ситуация.
— А как обстоят дела с отношением к академической недобросовестности в других странах?
— В других странах есть культура, которая такие практики искореняет. В Америке нулевая толерантность к плагиату. Ну, есть отдельные эксцессы, но они связаны с представителями элитарных «сынков». Тимофей Милованов (министр экономики Украины, профессор Пенсильванского и Питтсбургского университетов. – Д.Т.) рассказывал, что в работе своего студента обнаружил как-то плагиат, и вынес это на совет университета. Совет принял решение, чтобы он отстал от студента — потому что отец студента входит в наблюдательный совет университета и даёт большие спонсорские деньги.
Я называют этот верхний слой населения «элитко» – они мало чем отличаются во всех странах. С младых ногтей они впитывают поведенческие паттерны, которые абсолютизируют их выборы и их интересы. В первую очередь эти люди понимают, кто они, что они, какой у них интерес, и имеют соответствующие инструменты для его достижения – через манипуляции, в основном, поскольку сталкиваются с ними и видят их вокруг. Это у таких, как мы, могут быть представления о справедливости. Но чем больше ты имеешь отношение к потомственным элитариям, то понимаешь, что у людей есть «я», «моя позиция», «мои интересы», и они систематически их достигают. Если их интересы совпадают с тем, что требует общество, они могут стать хорошими политиками. Но рано или поздно им становится не по пути, и они отбрасывают этот общественный интерес и продолжают работать сами на себя.
— Что же такое настоящая элита?
— Это производная от степени интеллектуального и эмоционально-чувственного развития. У каждого из нас своя нервная система и скорость реакции, но говорят, что были и целые гормональные семьи, например, как семья Леси Украинки, которые положили свою жизнь к тому, чтобы определить что-то в нашем общественном пространстве. Михаил Драгоманов, дядя Леси Украинки, вообще придумал идею Украины.
Но в нашей стране эту элиту заменили, создалась советская элита, отбор в которую происходил совсем по другому принципу. Потом она стала постсоветской, которая перешла в украинскую, оттого что не произошла люстрация в начале 90-х. Это и стало основой для всех наших проблем.
Реально ситуация в стране не изменится, только ухудшится, если оставить всё как есть. Мы находимся в рамках системы, которая движется по предзаданной прошлой историей развития траектории. И для того, чтобы её изменить, нужно стохастически переместить систему в другую систему координат. Майданы постоянно пробуют запустить этот процесс. Но какие-то глубинные причины, существующие в обществе, не позволяют осуществить этот переход. Мы всё ещё находимся в постколониальной традиции, и как-то это всё не выглядит оптимистично.
— Неужели не найти ни одной положительной тенденции?
— Ну почему. Мы до сих пор живы и даже условно здоровы, не сидим по тюрьмам. Нам говорят: «Вот вы разоблачили Яценюка, ну и что? Реакции никакой не было!» А я говорю: как это не было? Мы реально тогда думали, что нас запихнут в каталажку. Значит, есть прогресс! Даже в отсутствии реакции можно увидеть прогресс…
— Весной 2019 года профессор Татьяна Пархоменко разоблачила плагиат советника Президента по образованию Сергея Бабака, а сейчас он глава комитета Верховной Рады по вопросам образования, науки и инноваций.
— Была исходная точка, начало 2014 года, когда можно было законодательно исключить подобные эксцессы. Но чем дальше мы от неё отходим, тем больше принимается решений, на которые уже повлиять нельзя. Приняты законы, которые полностью очертят рамку всего, что происходит в образовании. На сегодняшний день общественная организация «ТРОН» (расшифровывается как «Точка роста: образования и наука». – Д.Т.) команды «Диссергейта» как некий бокс, в котором хранятся идеи на следующий этап, когда можно будет внедрить определённые возможности. Но когда это произойдет? Что, ждать следующий Майдан? Общественные дискуссии вокруг этого ведутся недостаточно. В 2014-2015 годах было широкое общественное обсуждение, а сейчас уже больше сосредотачиваются на деталях: «а как мы будем это внедрять?», «а что делать, если денег нет?» – то есть, мы уже имеем дело с последствиями этих новых институтов, а не говорим про концептуальную модель изменений в мире украинской науки вообще.
Чтобы вести эту дискуссию, с другой стороны, надо иметь определённый уровень мышления и аргументации – пока что это держится на энтузиазме и желании поддерживать собственный авторитет, помня о том, что было сделано раньше.
«Диссергейт» сам по себе возник случайно. Возникли люди, которые начали этим заниматься, и это получило огласку. Дальше любая общественная деятельность сталкивается с проблемой масштабирования: привлечения новых участников, финансирования. Я за год подала 16 заявок на гранты. Но проблема в том, что проект не является, с точки зрения грантодателей, политкорректным! Потому что речь идёт про разоблачения – то есть о том, что может оцениваться как инструмент влияния. Бороться с чем-то это всегда в контексте какой-то негативной деятльности. Инноватор это тот, кто сначала уничтожает предыдущие рутины, чтобы расчистить пространство для нового, и постоянно натыкается на среду, которая является иерархической и контролирует все эти вещи…
Журналисты всегда хватаются за личности: вот, расскажите про «кейс» Бабака. Я говорю: давайте я вам расскажу про ситуацию с плагиатом в Украине в целом. Понимаете, мы не хотим, чтобы нас использовали в политических манипуляциях, потому что всем известно, что на сегодняшний день независимых СМИ в Украине нет.
— И, тем не менее, именно журналисты придали огласку деятельности «Диссергейта»!
— Почему был кейс Лептоновны популярен – это был пик журналистских расследований. Общество себя через них тогда познавало. Кроме того, Катерина Кириленко была, что называется, «селебритиз». Всё сошлось, чтобы быть интересным обывателю. Просто так получилось. Совпало, чтобы оно сработало на известность. Сейчас мы видим кризис журналистских расследований. Потому что «ну хорошо, ты раскрыл, а что дальше?» Создан ли юридический отдел, чтобы заниматься последствиями и двигаться в новой плоскости? Но это ж всё дополнительный ресурс…
И вообще, тема образования сейчас не настолько приоритетна, поскольку общество больше сосредоточено на своём выживании и распределении ресурсов. Тема тарифов, например, для них гораздо более животрепещуща…
Вообще, мой любимый писатель сейчас это шотландец Иэн Бэнкс. Киберпанк – модель однозначно прозападная, но глядя, как развивается мир, мы говорим, что она всё равно реализуется. Всё оно такое песимистичное, дурное, зашорганное, драматическое и — трагичное, потому что герой умирает.
Читайте продолжение интервью со Светланой Вовк на нашем портале в пятницу 28 февраля.
__________________________
Читайте нас в телеграм
https://t.me/granitnauky
