«Не нужно быть слишком прозорливым, чтобы увидеть: в наше время наука, Великий Первооткрыватель современной западной культуры, сама не желая того, достигла своей границы, — пишет Бенджамин Ли Уорф (Whorf) в своей статье «Язык, сознание и реальность», опубликованной в 1941 году, последнем году его жизни, в Мадрасе (Индия). — Науке нужно либо забыть о своем былом, очистить ряды и продвигаться вперед во все более странные области, полные шокирующих для ограниченного культурой понимания открытий, ибо стать, согласно выразительной фразе Клода Хугтона, плагиатором собственного прошлого».
У цитаты есть продолжение, поясняющее, что за границу имеет в виду автор гипотезы лингвистической относительности (сформулированной им в 1930-х): «В основных чертах эта граница распознавалась довольно давно и ей было дано имя, в наши дни связанное с мифом. Это имя – Вавилон. Долгая и героическая борьба науки за то, чтобы быть чисто фактичной, наконец привела ее в столкновение с неожиданными фактами языкового характера. Старая, классическая наука не признавала, не рассматривала и не понимала это как факты. Вместо этого они проникли в ее жилище с черного хода и уже считаются субстанцией самого Разума».
Но давайте сперва познакомимся с личностью ученого, вынесшего науке в ХХ веке таковой вердикт. Любопытный факт: Бенджамин Уорф (1897-1941) вовсе не был лингвистом по образованию. Напротив, он закончил авторитетнейший Массачусетский технологический институт (в 1918 году) по специальности химик-технолог. Основной профессиональной деятельностью Уорфа, которой он занимался всю жизнь, было страхование от пожаров; в конце жизни он даже получил должность замдиректора страховой компании Hartford Fire Insurance Company, чем ужасно гордился – ведь начинал-то он с обычного противопожарного инспектора.
Просто в юности ему так сильно захотелось прочесть Библию в подлиннике, что он выучил древнееврейский язык, а во время служебных поездок он познакомился с индейцами хопи и увлёкся языками юто-ацтекской семьи – радикальная несхожесть с европейскими языками поразила исследователя! Ну да, в 1930-х в Йельском университете Уорф слушал лекции Эдварда Сепира; наставнику понравилась радикальность, с которой Уорф постулировал прямую зависимость категорий мышления и способа познания от структуры языка (идеи, которые прежде высказывались самим Сепиром в более приемлемом виде), и он оказал разнообразную поддержку научным изысканиям молодого преемника. В частности, по его приглашению Уорф в 1937—1938 годах и сам читал лекции по антропологии в Йеле (не оставляя при этом своей работы в страховой компании). Основные труды Уорфа собраны в вышедшей посмертно книге «Language, Thought, and Reality» (1956), после того, как в 1953 году Харри Хойер, другой ученик Сепира и коллега Уорфа, организовал знаменитую конференцию, посвящённую гипотезе лингвистической относительности, и привлёк к ней не только лингвистов, но и психологов, философов и представителей других гуманитарных наук. Поскольку были задействованы как сторонники, так и противники, дискуссии оказались крайне плодотворными, и конференция ознаменовала взлёт научного и общественного интереса к гипотезе.
В результате чередующихся подтверждений и опровержений сформулированы два варианта гипотезы Уорфа, или, как ее еще называют, Уорфа-Сепира — сильный и слабый, которые различаются, собственно, только глаголом: в сильном варианте утверждение гласит, что язык определяет мышление, а в слабом – что язык влияет на мышление. Автор работы «Мышление и речь» 1934 года Лев Выготский (нашу статью о нём читайте здесь) был знаком с работами Сепира и экспериментально изучал пути того, как структуры языка влияют на формирование понятий у детей; его идеи при сравнении с идеями Уорфа и приняты как взаимно поддерживающие доказательства влияния языка на познание.
Идеи Уорфа, хоть и критикуемые специалистами, простимулировали развитие таких дисциплин, как психолингвистика, этнолингвистика, общая семантика и грамматическая типология. Также ему принадлежит термин «языки среднеевропейского стандарта» (Standard Average European), широко используемый в настоящее время.
В упомянутой статье (перевод А.А. Веретенникова опубликован в 2016 году в журнале «Эпистемология и философия науки») Бенджамин Уорф пишет: «То, что мы называем «научным мышлением», есть специализация западного индоевропейского типа языка, в которой выработаны не только множество различных диалектик, но даже множество различных диалектов. Сегодня эти диалекты становятся взаимно непереводимыми. Например, термин «пространство» не означает и не может означать одно и то же для психолога и физика. Даже если небеса станут твердью и психологи твердо решат использовать «пространство» только со значением, придаваемым ему физиками, они не более смогут этого сделать, чем англичанин, использующий в английском языке слово ‘sentiment’ (эмоция) в значениях, которые одинаково пишущееся, но функционально отличающееся выражение le sentiment (переживание, искаженное эмоцией) имеет в своем родном французском. Сказанное выше не является простой путаницей в терминах, с которой бы с легкостью справился опытный переводчик. Проблема гораздо труднее, чем это может показаться на первый взгляд. Каждый язык и каждый связный технический жаргон включает в себя определенные точки зрения, равно как и определенные устоявшиеся узлы сопротивления для расходящихся с ним взглядов. Тем более это так, если язык не рассматривается как всепланетное явление, но, как обычно и бывает, принимается как данность, и локальные, местные разновидности, используемые отдельно взятым мыслителем, считаются исчерпывающими его полностью.
Такие точки сопротивления не только искусственно изолируют отдельные науки друг от друга; они не позволяют научному духу в целом сделать следующий великий шаг в развитии, раскрывший бы беспрецедентные перспективы и полностью оторвавший бы его от традиций. Определенные языковые шаблоны, долгое время почитаемые как чистый Разум per se и вплетенные в матрицу европейской культуры, из которой и произошли науки, уже выработали весь свой потенциал.
Даже в науке чувствуется проблема с видением чего-то, что может быть очень значимым аспектом реальности, от правильного рассмотрения которого может зависеть весь будущий прогресс в понимании вселенной. Таким образом, одним из важнейших будущих шагов западного познания является пересмотр его языкового основания и, в этой перспективе, мышления вообще».
Бенджамин Уорф специально оговаривает, в связи с публикацией статьи в журнале Theosophist: «Моя задача в раскрытии этой темы перед теософской аудиторией не заключается в подтверждении или выдвижении какой-либо теософской теории. Скорее, из всех групп по интересам, что я знаю, теософы кажутся наиболее способными к восприятию новых идей». Его же задачей, пишет исследователь, является «донесение идеи до всех, кто, в случае если западная культура переживет нынешнюю волну варварства, может оказаться руководящим реорганизацией всего будущего человечества».
Данная идея слишком радикальна, чтобы быть схваченной в одной фразе. Лучше я оставлю ее безымянной. Согласно ей, ноуменальный мир, мир гиперпространства и высших измерений еще ожидает своего открытия науками. Он объединит их и унифицирует в своем первом аспекте, царстве шаблонных отношений, непостижимо многогранных и одновременно сродных с богатейшей и систематичной организацией языка, включающей au fond математику и музыку, его ближайших родственников. Эта идея старше Платона, и одновременно настолько же нова, как наши наиболее революционные мыслители.
Отметим, что изначально формулированием принципа лингвистической относительности мы, похоже, обязаны основной работе Уорфа. В сферу его наблюдений попало то, что пожары часто бывают вызваны языковыми недоразумениями. Например, работник, чьим родным языком не был английский, поставил бутыль с надписью «highly inflammable» рядом с нагревателем. Поскольку «flammable» означает «воспламеняющееся», то он решил, что «inflammable» — это ровно наоборот: невоспламеняющееся. И данный языковой казус стоил пожара! Также, расследуя случаи возгорания на складах, Уорф обратил внимание, что люди никогда не курят рядом с полными бензиновыми цистернами – но если на складе написано «Empty gasoline drums» («пустые цистерны из-под бензина»), работники ведут себя принципиально иначе: курят и небрежно бросают окурки. Согласно Уорфу, такое поведение спровоцировано словом «пустые», empty: даже зная, что бензиновые пары в цистернах более взрыво- и пожароопасны, чем просто бензин, люди расслабляются. В подобных примерах Уорф усматривал влияние языка на человеческое мышление и поведение.
Завершить эту статью хотелось бы еще одной яркой цитатой замечательного исследователя действительности Бенджамина Ли Уорфа: «Речь есть лучший спектакль человека. Это его собственный номер на сцене эволюции, в котором он выступает на фоне космических декораций, производя нечто действительно свое».
