«Это не учёные, это те, кто хорошо ориентировался в среде имитирующего высшего образования и имитирующей науки…»

Публикуем вторую часть интервью с доктором философских наук Михаилом Минаковым из Милана. Первую читайте здесь.

— В контексте всего вышесказанного, Михаил, как же умиляют речи, обращаемые ежегодно ректорами к первокурсникам. Или первые речи новоизбранных ректоров университетским сообществам – недавно Украиной как раз прокатилась волна перевыборов. В каждой с патетикой на лице говорится про свободу и прогресс. Такая подмена понятий: по-честному, он должен бы приветствовать новобранцев идеологической армии государства!

— Да, что-то вроде: «Здравствуйте, уважаемые новобранцы бюрократии, и вы, “пушечное мясо” науки!»… Ну, такова жизнь! 

Впрочем, важно понимать, что и автономное научное сообщество редко ценить свободу и равенство идеального научного сообщества. Внутри университетов идет постоянная борьба. В своей блестящей книге «Homo Academicus» Бурдьё показывает, что внутри университетского сообщества есть своя племенная структура. Каждый профессор выстраивает свою структура власти на кафедре, декан — на факультете. В университетах идут те же войны кланов. Оказывается, что шансов у ребёнка профессора стать профессором значительно больше, чем у ребенка из неакадемической семьи. В университете своя патриархальная структура, своя сексуальная жизнь. Ученый лидер зачастую сексуально «контролирует территорию». Вы как женщина, прошедшая через систему науки, несомненно, с этим сталкивались. Впрочем, молодые мужчины часто становятся объектом притязаний профессоресс. — Это всё часть внутренней жизни университета, которая кроме науки состоит и из таких вот вещей.

— А из чего, собственно, она должна состоять в идеале, в теории?

— Идеальное научное сообщество доолжно быть посвящено научному изысканию истины. Методы, теории и аргументы — единственные связи в таком сообществе. Также научное сообщество нуждается в своей организации. Идеальный университет должен выполнять 4 классических функции: 

1) Создание нового знания – научные иследования. 

2) Создание кадров и передача этим кадрам новых знаний – образование и передача высших компетенций. 

3) Хранение знания: библиотека и архив — это крайне важная часть университета. 

4) Распространение знания за пределы университета — издательства, печать.

Но потом идеальные модели встречаются с социальной реальностью. Откуда у университета средства на исследования? — От государства или корпораций. Образование кому нужно? Государству, и мы куём патриотов. Или корпорациям, и мы собираем инженеров. Архивы и библиотеки — тоже место борьбы. В СССР с его спецхранами. И неолиберальными и националистическими Институтами памяти (или беспамятства). Или чистки библиотек от ненужных книг, как в декоммунизации 1990-92 гг. Или же с огромным сверхдоступом к big data, который делит на тех, кто умеет найти в ней нужное, и тех, кто остается за бортом.

— Да, из недовыброшенных в 90-е коммунистических «письменников» стали делать дизайн неолиберальных «буржуйских» кафешек, прямо целые перегородки складывать между залами из этих книг, склеивая их обложки между собой сапожным клеем.

— Да, управление памятью и собранным знанием — крайне важно для властей.

Что касается печати в университетах – издательская функция остаётся, но многие отпочковались в отдельный бизнес. Книги ученых дороги, но очень редко, когда ученый получает гонорар. Доступ к статьям дорог, а авторы статей гонорары не получают. 

Ну плюс сейчас государство вмешивается в научные исследования, влияя на научную этику. Генетики и биоинженеры, например, находятся под постоянным прессингом. В Европе и в США долгое время нельзя было заниматься генетическими экспериментами, тогда как в Китае, например, эта сфера была нерегулируема этически и политически. И в итоге Китай сегодня лидирует в сфере генной инженерии.

Или «чуждая классовая природа» генетики, социологии или лингвистики в Советском Союзе привела советских ученых к серьезному отставанию в середине 20 века от своих зарубежных коллег. 

На университеты влияет этика. Например, в университетах Центральной и Западной Европы в своё время гуманизм был крайне важной частью научного мировоззрения. Университеты Восточной Европы пришли с эпохой Просвещения. В результате сложились две разных университетских культуры: в одной просветительские идеалы и гуманизм дают пространство для свободы, в том числе свободы изысканий, а на востоке просветительство без гуманизма подрывает с помощью науки эмансипацию индивидов. Теоретическое творчество отличается и в сравнении с другими странами или регионами. Если идеальная наука — едина и универсальна, реальная наука — многообразна культурно, политически и по последствиям во многих других сферах. 

Возрастание роли Китая происходит не только в экономике и политике, но и в науке. Сейчас происходит деглобализация, фрагментация мира под влиянием того, что роль США в мир-системе уменьшается. В этой связи Китай, который ранее копировал американскую модель науки и образования, присматривается к британской модели, где традиционализм не позволил университетам полностью отдаться Болонской системе. Там очень много дополнительных рангов, научных званий…

— Да, там какая-то лабиринтная система, в которой чёрт ногу сломит. 

— Британцы тоже поддались Болонской системе, но всё равно есть эти необычные коллатерали, ветвящиеся иерархии… 

— Михаил, а где, по-вашему, точка отсчёта, когда от этого исторически общего контекста отщепился дискурс советской науки?

— Научная культура СССР сформировалась тоталитарным опытом сталинизма и реформами Хрущева. Сталинский период физически уничтожил ученых, а выживших прогнал через дисциплинарные пытки «шарашек». Хрущёвская реформа образования и науки 1959-62 годов привела к разрыву связи научно-исследовательской функции и образования. Именно тогда вырвали науку из университета, что в долгосрочной перспективе подорвало способность советской научно-образовательной системы соревноваться с Западом. Нельзя разрывать образование и науку. Фактически, у университета отобрали его важнейшую составляющую, первую из четырёх.

Воспроизводство науки в Союзе было ограничено – нужно было воровать модели на Западе, для того чтобы продвигать свою науку. Советская наука была зависима, и не участвовала в глобальных научных процессах. С падением Союза выяснилось, что советская наука 1980-х была очень тонкой плёнкой цивилизации, которую легко стер национальный капитал. Академия наук инкапсулировалась, пытаясь сохранить имеющиеся достижения, ресурс, надеясь, что в будущем что-то изменится, что можно будет воспроизвести позднесоветский уровень науки. Но так или иначе, воспроизводство наука прекратила.

А новый капитализм занялся образованием и стал организоваывать огромное количество «учреждений высшего образования», которые имитировали образование еще в большей мере, чем советское. И вот у нас огромное количество университетов и людей с дипломами, которые начали уже себя воспроизводить во втором поколении имитации… 

Степени кандидата и доктора наук сегодня девальвированы. Зачастую, дипломами обладают те, кто хорошо ориентируется в среде имитирующего высшего образования и имитирующей науки. В результате — диссертация в «лептонным бог», которую в 2015 году защитила супруга экс-вице-премьера.

— Мы выпустили ряд статей по истории «Диссергейта», который раскрутил эту историю. Честно говоря, очень жаль, что тот общественный подъём честности закончился раздором внутри.

— Увы, это закономерность: воспроизводство имитации науки сильнее попыток ученых ее остановить. И последние реформы, при всех благих намерениях, лишь усилили позиции бюрократов в университетах и уменьшили время, которое ученые могли отдавать науке. Создали настольно забюрократизированную систему учета и аккредитации, что работа учёного превратилась в службу бюрократии!

По сути, независимая Украина продолжает логику реформ 1802 года, когда система университетов в Российской империи была частью госаппарата. Увы, украинское НАЗЯВО воспроизводит ту же логику контроля, хотя при этом цель — исправить и очистить образование и науку. Но цели и инструменты несоотносимы, и работают на бюрократию, а не науку. 

— Во всём виноват Гумбольдт?

— Да! Хотя в царской России больше ориентировались на шведский вариант, но реально университеты приняли гумбольдтовскую модель в период после наполеоновских воен. В николаевских реформах гумбольдтовский принцип был полностью воплощён. 

— Михаил, мне довелось бывать в шведском университете Мальмё, и то, что происходит там, выглядело более чем либерально!

— Шведское правительство контролирует только Уппсалу. Бругие университеты развивались гораздо более автономно. — Про Мальмё не знаю, но Грайфсвальдский университет, где я работал (сейчас он на территории Германии, но раньше этот города принадлежал Швеции), в то же самое время оставался цеховым и автономным. Всегда был баланс правил, автономных университетов и контроля государства. А в Российской империи все университеты созданы государством (кроме Дерптского).

Кроме того, западные государства дольше существуют в режиме деления на ветви власти, что дает науке дольше автономии. А там, где гуманизм не был важной частью университетской культуры и где государство только учатся разделят ьсуды, исполнительную власть и парламент, там автономия человека и науки практикуется в крайне малом размере — в России, Украине, Китае. 

Так и получается, что в западных университетах учёные обладают большим свободным творческим пространством. И там есть своя политика, свои войны между профессорами и научными школами, свой госконтроль. Но пространства для творчества больше. А в наших университетах это войны «патриотов в штатском», разных политических и бюрократических групп, кланов, которые борются за бюджеты, и бюрократических функций сокращают пространство научно-исследовательского поиска до минимума…

— Вы так заявляете, Михаил, как будто в западной науке нету войн за бюджет. Ещё какие!

— Борьба за бюджет в немецком университете ведёт к новым научным открытиям. А в Украине – к тому, что очередная группа толковых учёных уедет на Запад. Фактически, получается, что к концу ХХ века составляющая постсоветских научных сообществ в мировой науке минимальна. Мы едва можем поддерживать состояние научных центров типа «Антонов», достигнутое при СССР. Но сохранение — не прогресс! Посмотрите на моральное состояние работников этих центров и академиков старого поколения. Фрустрация и депрессия. Тут «понедельник не начинается в субботу», в понедельник начинается пятница. Это огромное отличие от позднесоветской или современной западной науки. 

— Классное выражение, Михаил, браво! На материале Стругацких всегда понятно. Да уж, там, где понедельник не начинается в субботу, «чудес», то есть прогрессивных открытий, не жди…

— В корпоративных университетах влияние государственной бюрократии всегда было минимальным: у меня есть опыт преподавал в Гарварде – там автономия факультета и профессора гораздо больше. В Германии я преподавал три года (в Грайфсвальде и в университете Виадрина во Франкфурте-на-Одере). Там роль бюрократии большая, но эта бюрокаратия довольно позитивная — она настроена на то, чтобы учёному создать определённый уровень комфорта. Но ты должен знать правила этой системы; пока ты их не выучишь, тебе будет всё казаться кафкианским.

Также я преподавал в Украине — этот опыт, конечно, для меня более травматичный. Научная работа тут была с меньшей поддержкой как в образовании, так и в исследовательской работе. Сейчас в Италии я работаю с гораздо большей эффективностью. 

Бюрократия присутствует везде — и у нас, и на Западе. Она может быть корпортативной – и может быть государственной. Учёному нужны ресурсы, а просто так деньги никто не даст. С этим нужно мириться. Однако соотношение бюрократии и научной свободы должно быть таким, к в Мальме или Виадрине, а не постсоветском «выше». 

— Какие преимущества вы ощутили на себе в Европе как учёный?

— В больших восточноевропейских образовательных системах, в том числе в украинской, ты автор своей жизни в гораздо меньшей степени, чем западный ученый. Твое творческое начало в постоянных тупиках, тебя ведут правила малоэффективных научных, но удачных карьерные связей. Выкора роль начальства, руководителей… И в общем-то, это ограничивает твою индивидуальную судьбу план как учёного – роль индивидуальности у нас меньше.

— А кто у Вас был научным руководителем? 

— Профессор Анатолий Николаевич Лой из Киевского госуниверситета. Он — образчик философского труда. И вечный диссидент. Ну и я этому следую…  

А в западном университете – при всей разнице между немецкими, американскими и  британскими моделями – ты всё равно гораздо более индивидуален. Твоя жизнь зависит от твоего научного интереса и от твоей воли как учёного. И борьба за бюджет там – это борьба твоего исследовательского проекта… 

— …А не личных связей?

— Ну, личные связи всё равно есть, просто из значение отличается на востоке и на западе. Если у тебя классный научный проект, за тебя будут бороться университеты. Я такого не знаю ни в Украине, ни в России, ни в Литве. Зато знаю о парне с украинским паспортом, который учился в Оксфорде, занимался такой сферой физики, что за него стали бороться Оксфорд и Кэмбридж. И эта борьба привела к тому, что едва ли не впервые в истории эти вечно враждующие университеты «поделили» проект молодого учёного. Он 50% времени проводил в одном и 50% в другом. И для него была построена лаборатория, на которую скинулись оба университета. 

— Назовёте его фамилию?

— Он не любит, когда я называю его имя… 

Декарт, попадавший в жернова борьбы государства, церкви и науки, любил повторять: Bene qui latuit, bene vixit (в переводе с лат. — «Хорошо прожил тот, кто хорошо спрятался»). Я считаю, это очень правильный подход: интимность научного вторчества – неотъемлемая часть жизни ученого. — Правда, в этом интервью я нарушаю это правило, своими откровениями. 


Больше на Granite of science

Subscribe to get the latest posts sent to your email.

Добавить комментарий

Больше на Granite of science

Оформите подписку, чтобы продолжить чтение и получить доступ к полному архиву.

Читать дальше