Нейрофизиолог Н. Бернштейн: «Все люди — как в проявитель опущены…»

Знакомство с Николаем Александровичем Бернштейном (1896 — 1966) стоит начинать с книги «О ловкости и ее развитии». В ней в научно-популярном стиле выдающийся, мирового масштаба ученый, создатель нового направления в науке, которое он назвал «физиологией активности» (хотя оно охватывает и психологию, и биологию активности), осветил очевидные, казалось бы, темы, о которых и задумываться не стоило бы: что такое ловкость, об управлении движениями, о происхождении движений, о построении движений, уровни построения движений, об упражнении и навыке и т.д.

Раскрыть тайну движения пытались еще мыслители древности. Первые труды в этой области написаны Аристотелем (384-322 гг. до н. э.), которого интересовали закономерности движения наземных животных и человека. Проблемы биомеханики занимали римского врача Гален (131-201 гг. н.э.), Леонардо да Винчи (1452-1519), Джованни Борелли (1608-1679), ученика Галилея и автора первой книги по биомеханике «О движениях животных», вышедшей в свет в 1679 году. Но в сравнении с животными человек представляет собой гораздо более совершенное уникальное существо по разнообразию, сложности и точности движений. Природа движений, механизм управления ими занимали многих отечественных ученых: И. М. Сеченова (1829-1905), И. П. Павлова (1849-1936), П. Ф. Лесгафта (1837-1930), А. А. Ухтомского (1875-1942).

Николай Александрович – третий в династии ученых, врачей. Его дедушка Натан Осипович, родившийся в Бродах, выучившийся в Москве и всю жизнь проработавший в Одессе (на протяжении 14 лет он был председателем Общества одесских врачей), оставил по себе двоих сыновей. Младший Сергей стал советским академиком на стезе науки математика, а старший Александр (1870-1922), в рождении Соломон – знаменитым на всю Российскую империю психиатром, организатором и лидером отечественного психоаналитического движения.

Трудясь в Гейдельбергском университете, он был ближайшим помощником Ардалиона Токарского в психологической лаборатории клиники Эмиля Крепелина и вел занятия по экспериментальной психологии. Он впервые описал шизофреническое слабоумие, а также один из признаков кататонии, который получил название «симптом Бернштейна». Умер ученый, будучи в должности директора Московского психоневрологического института, который он сам и основал. «Психиатр Бернштейн основал в Москве лечебное заведение, позже ставшее зловещим символом советской психиатрии под именем Института Сербского», — много позднее напишет об этом Игорь Губерман в своей «Книге странствий». 

Его сын Николай родился 24 октября (5 ноября) 1896 года. Его мать Александру Карловну считали незаурядным человеком с сильным характером. Стремясь к самостоятельности, она ушла из дома и работала сначала ткачихой в Твери, потом санитаркой в земской больнице, затем операционной сестрой, а после этого сестрой милосердия в психиатрической клинике, где и познакомилась со своим будущим мужем. Когда Николаю было 5, родился его младший брат Сергей, и мать насовсем оставила работу, посвятив себя воспитанию сыновей. Находилось время на детей и у отца, семья была дружной, в дом приходило много интересных людей. Мальчишки бредили железной дорогой, Николай изучал на «паровозном кладбище» устройство паровозов и вагонов, делал зарисовки. Из деталей детского конструктора братья строили модели разных машин, мостов и даже Эйфелевой башни. Это увлечение сохранилось и в зрелом возрасте: Сергей стал инженером-мостостроителем, а впоследствии заведовал кафедрой строительной механики в Академии бронетанковых войск. Для Николая мосты были своего рода хобби, он даже посвятил им ряд статей в журнале «Наука и жизнь» за несколько месяцев до смерти.

Николай, благодаря стараниям матери, свободно играл на рояле с листа, был поклонником композитора Скрябина. Он окончил Медведниковскую гимназию с расширенным курсом естественных наук и математики. В ней также обучали французскому, немецкому, английскому языкам, латыни. Дома Николай и Сергей дополнительно занимались языками с частным преподавателем. Позже Николай изучил польский и итальянский языки.

В 1914 году он поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Но не успел приступить к занятиям: началась Первая мировая война. Он пошел работать санитаром в московский лазарет, а затем перешел на медицинский факультет. После окончания университета был направлен врачом в части, воевавшие против Колчака. В 1921 году демобилизовался и начал работать сразу в двух клиниках: в одной психиатром, в другой — отоларингологом. 

В том же 1921 году в Москве был создан Центральный институт труда (ЦИТ). Его первый директор, энтузиаст научной организации труда, поэт и романтик Алексей Капитонович Гастев (1882-1939) в разгар сталинского террора 1938-1941 годов сгинул в лагерях. Ну в пока он поставил перед сотрудниками задачу разработать теорию управления движениями человека — биомеханику.

«Первая наша задача состоит в том, чтобы заняться той великолепной машиной, которая нам близка, — человеческим организмом. Эта машина обладает роскошью механики — автоматизмом и быстротой включения. Ее ли не изучать? В человеческом организме есть мотор, «передача», амортизаторы, есть тончайшие регуляторы и даже манометры. Все это требует изучения и использования. Должна быть особая наука — биомеханика. Эта наука может и не быть узко «трудовой», она должна граничить со спортом, где движения сильны, ловки и в то же время воздушно легки, артистичны». (А.К. Гастев)

Создать основы этой науки, которая теперь обязательно используется при разработке систем тренировок людей самых разных профессий — от шофера до космонавта, — было суждено молодому врачу Николаю Александровичу Бернштейну. В 1922 году ему предложили работу в отделе научных изысканий ЦИТа, в биомеханической лаборатории. Занявшись разработкой общих основ биомеханики, уже к 1924 году подготовил к изданию обширный труд «Общая биомеханика». Николай Александрович разработал метод циклографии с использованием кинокамеры, который позволял подробно зафиксировать все фазы движения. Методика циклограмметрических исследований с использованием фото- и кинотехники, позволяла получать на светочувствительной пленке полную и ясную картину (в виде ряда кривых) того, как и с какой скоростью передвигаются те точки тела движущегося человека, перемещение которых в трехмерном пространстве имеет наиболее важное значение при том или другом двигательном акте. Разработаны были и методы анализа получаемых кривых, вычисления по ним сил, действующих на движущуюся часть тела.

Циклограмметрические данные получали с помощью рапидной киносъемки (100-200 кадров в секунду) и последующих высокоточных измерений. Погрешность измерения мгновенных положений движущихся частей тела идущего или бегущего человека составляла 0,5 мм. Говоря современным языком, он создал фазовый портрет движений, который затем можно было анализировать.

Методика, которую Бернштейн назвал кимоциклографией или циклограмметрией, помогала найти наиболее рациональные способы обучения рабочих. С помощью циклограмм ученому удалось по-новому организовать тренировки спортсменов. Проанализировав технику бега тогдашнего мирового рекордсмена Жюля Лядумега из Франции, Н. А. Бернштейн в 1934 году помог братьям Георгию и Серафиму Знаменским значительно улучшить результаты. Применил свою методику Н. А. Бернштейн и для изучения игры на фортепиано. Он изготовил циклограммы движений пальцев 14 крупных советских и зарубежных пианистов, в том числе Константина Игумнова, Генриха Нейгауза и Эгона Петри. Разумеется, Бернштейн не вторгался в эмоциональную сферу исполнения, а результаты исследований остались просто как иллюстрации совершенной техники движения рук блестящих музыкантов. В те годы термин «биомеханика» стали употреблять и в театральном искусстве. Режиссер Всеволод Мейерхольд ставил перед актером задачу изучать законы движения, механику своего тела, что, по его мнению, помогало не допускать лишних, непроизвольных движений. А началось-то все вот с таких циклограмм ЦИТа, молот и зубило…

Возглавив биомеханическую лабораторию Центрального института труда, Н.А. Бернштейн принял участие в работе первой международной конференции по научной организации труда в Праге, где сделал доклад об изысканиях в области физиологии труда.

В основе всего научного творчества Н. А. Бернштейна лежит его новое понимание жизнедеятельности организма. Организм рассматривается им не как пассивная реактивная система, отвечающая на внешние стимулы и приспосабливающаяся к условиям среды (так считали мыслители периода «классического» механицизма в физиологии), а как созданная в процессе эволюции активная целеустремленная система. Действия этого организма направлены каждый раз на удовлетворение своих потребностей, на достижение определенной цели, которую Н. А. Бернштейн образно назвал «моделью потребного будущего». Иначе говоря, процесс жизни есть не «уравновешивание с окружающей средой», а преодоление этой среды. Он направлен не на сохранение статуса, а на движение в сторону родовой программы развития и самообеспечения. Таким образом, живой организм — это противящаяся энтропии, негэнтропийная система.

Бернштейн считал себя учеником И. М. Сеченова, который еще в XIX веке предположил, что управление движениями человека сводится к непрерывной коррекции перемещения звена (например, руки или ноги), осуществляемой центральной нервной системой на основании сигналов от органов зрения, слуха или осязания. Николай Александрович понял, что нервная система, «подав команду» на начало какого-нибудь движения, никогда не оставляет его без контроля и в случае необходимости немедленно корректирует. В 1928 году такое явление он назвал «сенсорной коррекцией». Это фундаментальное понятие в теории управления, которое двадцать лет спустя Норберт Винер, создавая основы кибернетики, назвал обратной связью. 

Вот что пишет в «Книге странствий» Губерман, который «в несколько последних лет жизни Николая Александровича довольно часто к нему приходил», в «густонаселённую» коммунальную квартиру на улице Щукина (с 1993 г. это снова Большой Левшинский переулок), которая вся некогда принадлежала его отцу. «В тридцать шестом он пишет книгу, в которой обсуждает все известные гипотезы работы мозга и — со спокойной твёрдостью вступает в резкую полемику с идеями своего великого коллеги Павлова. Книга эта света не увидела совсем не потому, что Павлов был уже канонизирован как единственный и непререкаемый авторитет, эта беда произошла чуть позже. Книга не вышла в свет из-за немыслимого (на сегодняшний наш взгляд) благородства её автора: Павлов умер в том году, полемизировать с покойным оппонентом молодой Бернштейн считает для себя непристойным и задерживает выход книги, уже доведенной до вёрстки, оставалось только сделать переплёт. В этом виде сохранилась книга до сегодняшнего дня.

Очень обидно, потому что ещё в конце двадцатых, изучая всякие движения, молодой физиолог походя делает открытие, пятнадцатью годами позже принесшее мировую славу Норберту Винеру, отцу кибернетики. Он вводит понятие обратной связи — непрерывного сообщения в мозг о результате каждого мельчайшего действия. Сегодня — это классические азы любого управляющего устройства. Под названием «сенсорная коррекция» (слова понятны, правда же?) это впервые было введено в научный обиход».

Кстати, когда в 1960 году Норберт Винер находился в Москве, Бернштейна познакомили с ним. Николай Александрович подарил Винеру свою статью 1935 года, в которой он, еще не применяя терминологию кибернетики, сформулировал основные идеи этой науки. Там он, в частности, утверждал, что живой организм, как и искусственное устройство, предложенное Винером, строится по иерархическому принципу с использованием прямых и обратных связей, программ и т.п. Норберт Винер не отрицал заслуг Бернштейна и в дальнейшем принимал деятельное участие в издании его работ в Англии.

Война и голод в эвакуации, возобновление работы в Москве, быстрое написание книги «О построении движений». Николая Александровича даже торопили: книга была подспорьем и для врачей, восстанавливающих навыки движения у раненых. Книга вышла в 47 году, в следующем году профессор Бернштейн стал за неё лауреатом Сталинской премии и был избран членом-корреспондентом Академии медицинских наук.

В 1950 году в Ленинграде разразилась печально известная «Павловская сессия» — Объединенная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук. 21 августа 1950 г. газета «Правда» вышла со статьей П. Жукова и А. Кожина: «…Бернштейн расшаркивается перед многими буржуазными учеными. Называя имя реакционера Шеррингтона (Нобелевский лауреат 1932 года. – «Гранит науки») и других иностранных физиологов… Бернштейн нагло клевещет на Павлова… «Открытия» Бернштейна — образец голой биологизации и механицизма… Путаные антипавловские поучения Бернштейна наносят прямой вред делу физической культуры».

В журнале «Теория и практика физической культуры» вышла статья «На порочных позициях» профессора А. Н. Крестовникова: «Н. А. Бернштейн нарушил принцип партийности и историзма… вульгаризировал и извратил… проявил низкопоклонство перед зарубежными учеными… умалил значение И. П. Павлова… льет воду на мельницу зарубежных физиологов… Его работы… механистичны и идеалистичны… характеризуют антипатриотическую сущность взглядов Н. А. Бернштейна».

В те годы такие обвинения звучали действительно страшно. «Лженаучная теория», «Идеалистические измышления» «Антипатриотические выступления» — вот заголовки статей. «Открылся удобный путь стать кандидатом и даже доктором наук — ругать Н. А. Бернштейна. И надо признать — незамеченным этот путь не остался, — пишет профессор В.М. Зациорский в предисловии к изданию книги «О ловкости и ее развитии» 1991 года. — Молодежи сейчас трудно понять происходившее. Почему? Зачем? Откуда такая злость? Кому так мешал ученый?

Отчасти, конечно, срабатывала реакция на фамилию. Определенное ее звучание служило для искоренителей космополитизма значимым нацеливающим обстоятельством. В ряду средств «борьбы с космополитизмом» заметное место занимало раскрытие псевдонимов: важным считалось объявить, что какой-нибудь Иванов при рождении был Вайнштейном или Гинзбургом. Ну а Бернштейну как бы уже полагалось быть космополитом.

Нет, главное все-таки не в фамилии. Вышел из ранжира, непохож на остальных — вот в чем суть. Для ученого оригинальность мышления — альфа и омега таланта. Но в то время все должны были думать одинаково. Во всем. В науке — тоже. Вольнодумство — воспользуемся словом из прошлого века — пресекалось в зародыше. Науку ставили на место ей уготованное — быть служанкой убого понятой идеологии».

Уволенный профессор до самого конца жизни больше не имел лабораторной базы для работы. Вряд ли покойный Иван Павлов был счастлив, узнав об этом. В начале 1930-х годов ученые встречались и беседовали около трех часов, но не поняли друг друга. В ответ на расспросы своих сотрудников каждый резко отозвался о собеседнике. Свои возражения академику Н. А. Бернштейн изложил в работе «Современные искания в физиологии нервного процесса» (именно ее имеет в виду упоминает Губерман). Во Всесоюзном институте экспериментальной медицины в 1936 году была запланирована их очная дискуссия, но Павлову не суждено было дожить до нее. Узнав, что его оппонент больше никогда не сможет ему ответить, Николай Александрович действительно распорядился в типографии рассыпать набор уже готовой книги.

Один из друзей Бернштейна как-то раз ему сказал, ища согласия, что время наступило — кошмарное. На что Николай Александрович ему решительно и непреклонно возразил: «Что вы, время — замечательное: все люди — как в проявитель опущены: сразу видно, кто есть кто!»

Характерное воспоминание оставила приемная дочь ученого Татьяна: «В начале 1950-х годов знакомые, встретив попавшего в опалу человека, боялись с ним поздороваться и часто переходили на другую сторону улицы, чтобы не столкнуться лицом к лицу. Николай Александрович прекрасно понимал чувства таких людей, почти перестал выходить из дома и отвечать на редкие телефонные звонки. Мне он приказал никого не принимать. И вот однажды раздался звонок в дверь. Я пошла открывать. На пороге стоял высокий человек с очень знакомым лицом. Он спросил, дома ли Николай Александрович. Я, как было велено, ответила, что его нет и когда вернется, не знаю. «Как жаль, — сказал высокий человек, — ведь я приехал повидаться с ним из Ленинграда», после чего попрощался и ушел. Николай Александрович поинтересовался, кто приходил. И когда я описала внешность этого человека, отец воскликнул: «Как жаль, ведь это был Корней Иванович Чуковский!». Через несколько минут в квартире вновь раздался звонок и на пороге возник К. И. Чуковский. Он извинился и попросил разрешения вызвать по телефону такси, так как никак не мог его поймать на улице. «Для вас, Корней Иванович, Николай Александрович всегда дома», — сказала я и провела гостя к Бернштейну. Они поздоровались, и Чуковский сказал: «Я не был с вами знаком, но приехал пожать вам руку и сказать, что интеллигенция Ленинграда возмущена расправой над вами». Мне хотелось послушать разговор, и я задержалась в комнате. Но хозяин и гость вскоре перешли на английский. Когда Чуковский ушел, я спросила, почему они говорили по-английски. Бернштейн ответил: «Ты еще маленькая. Можешь сболтнуть кому-нибудь, а люди из-за этого пострадают».

Николаю Александровичу помогало выживать блестящее знание еще с детских лет иностранных языков: его заработком стало составлять рефераты статей из иностранных научных журналов. Беренштейн шутил: «Удивительная работа! Целый день читать интересные книги, и за это еще получать деньги».

По воспоминаниям жены ученого, Наталии Александровны, он каждый вечер проводил с семьей — играл на рояле, показывал звездное небо и рассказывал о нем удивительные истории, мастерил модели железнодорожных вагонов, где все было как настоящее, точно выдержаны все масштабы, часто рисовал Эйфелеву башню, которой восхищался всю жизнь. 

В 1965 году Н. А. Бернштейн поставил себе безнадежный диагноз — рак печени. Он снялся с учета в поликлинике, созвал учеников, напористо раздал им темы для будущей работы и оставшееся время посвятил своей последней книге «Очерки по физиологии движений и физиологии активности». Николай Александрович успел прочесть верстку, но книга вышла в свет уже после его смерти, которая наступила 16 января 1966 года.

Три десятилетия спустя в послесловии к академическому изданию работ Бернштейна будет сухо и спокойно сказано, что, по всей видимости, с его имени будет вестись начало «возникающей науки — теоретической нейрофизиологии, подобно тому, как начало теоретической физики связывается с именем Максвелла».