Мы уже писали о направлении Science Art, которое сейчас развивается в Европе бурными темпами. В чем-то его цель состоит в том, чтобы привлечь больше грантовых денег в науку («Вот смотрите, мы занимаемся инклюзией, включаем в нашу работу художников, они позитивно влияют на наших ученых!»). Берлинский куратор Игорь Зайдель, который при поддержке «Баварского дома – Одесса» побывал в Украине, поделился с «Гранитом науки» своим взглядом на галерейную социологию. Из этой статьи вы узнаете о трансформации галерей: как и почему вообще их затеяли в 16 веке и какие социальные ценности они обслуживают сейчас. Также герр Зайдель дал принципиальную карту ориентирования по галереям.
Галерея как формат презентации и продажи картин существует не так давно. Это всего-навсего 1581 год, галерея Уффици, находящаяся в Италии. Происходит очень важный момент в истории человечества. Достаточно светские правители города-государства хотели продемонстрировать, что они очень крутые ребята, и начали показывать откопанные римские скульптуры – в пику церкви. На тот момент их действия можно сравнить с действиями дадаистов или сюрреалистов и других авангардных художников, потому что это был практически сатанизм, и жест светских правителей выставить найденные в земле скульптуры каких-то непонятных людей – это было как показать «фак» всему устоявшемуся порядку вещей. То есть, первая же галерея возникла с эпатажа и вызвала скандал.
В истории очень важна галерея, которая называется «Парижский салон». Собственно, с парижских салонов вообще начинается развитие арт-рынка. Тогда была в моде «ковровая» развеска картин: по-французски она называется «акрошаж дез артист», а на постсоветском пространстве известна как «петербургская». Объясняется она тем, что картины еще носили функцию сохранения тепла в помещении.
Первый Парижский салон открылся в 1753 году, а потом началась революция. Третье сословие объявило всем: «Ша, мы теперь рулим». Естественно, они требуют от художников определенной презентации своих ценностей. Это очень важный момент: искусство презентует ценности некоего общественного класса, некоего сословия, некой страты. А если оно этим не занимается и не говорит этим языком, то тогда это искусство никому не нужно.
Появление первых частных галерей относится к 19 веку и связано с двумя именами: Поль Дюран-Рюэль и Дани Канвайлер. Чем они знамениты? Они сделали импрессионизм. Что такое импрессионисты, с точки зрения монетарной? Это впервые в истории человечества специально раскрученное некое направление, когда из, условно скажем, «гаража» ребята попадают на самый top of the top, причем этот взлет осуществляется еще в течение жизни художника. И дальше по этому примеру начинают работать все галереи. Это как игра на бирже. И Дюран-Рюэль, и Канвайлер были знакомы с биржевой игрой и ее механизмами. В то время возникают биржевый капитализм и акционерные общества, акции которых надо раскручивать. По такому же принципу они начинают раскручивать импрессионизм.
Намечается два типа работы: Дюран-Рюэль работает с уже известными именами, например хорошо заработав на малых голландцах, а Канвайлер находит художников, которые вообще неизвестны, безогроворочный «гараж», и говорит: «Это очень круто, этого еще никто не видел, и я из них сделаю звезд». Маржа при этом, как вы понимаете, составляла 1000-2000%.
Итак, или мы продаем уже нечто этаблированное задорого, или беремся раскручивать никому не известное. Третьего пути нет, иногда эти два можно совместить. Яркий пример второго варианта – «Салон отказников», Salon des Refuses 1863 года. Картина «Завтрак на траве», выставленная на нем, вызвала в свое время огромный скандал. Она еще написана на визуальном языке абсолютно скромном, это старая школа, но сюжет – двое одетых богатых мужчин с двумя голыми женщинами, одна из которых явно подмывается и все они что-то делали в лесу. Демонстрация, да и само написание этой картины – это было чудовищное преступление! Тогда всякие сексуальные темы были запрещены, подобного рода поведение осуждалось, а эта картина – довольно больших размеров – требовала признания двойной морали буржуазии. Ее социальный контекст был гораздо сильнее, чем визуальное воплощение.
Галереи делятся на несколько видов с точки зрения, за счет чего они живут. Есть коммерческие и непрофитабельные. Например, я богатый человек, у меня сахарный завод, я хочу всем показать, что я не просто пан Терещенко, а я еще и пан с пониманием того, что хорошо в жизни, а что плохо. Или у меня есть какие-то особые идеи, которые я всем хочу представить. И поскольку у меня есть деньги, я открываю галерею и начинаю там выставлять некое искусство и нечто пропагандировать. Тогда люди все убеждаются в том, что это хорошо. Такова классическая схема некоммерческой галереи, за которой стоит частный или политический капитал (например, в советских музеях проводилась идея: пролетариат как ведущий класс должен вот так выглядеть).
После успеха Канвайлера и Руэля все решили делать, как они. Действительно, с точки зрения бизнеса выгоднее, наверное, только заниматься криптовалютой или грабить банки. Если вы вдумаетесь, сколько вложено труда в картину, какова стартовая цена и сколько вы можете получить потом, то аппетиты начинают разгораться.
Есть галереи коммерческие, которые живут на прибыль от продажи, а есть vanity galleries – галереи тщеславия. Художники тоже хотят раскрутиться, и у многих из них есть богатые мужья, жены, бабушки, дедушки и любовники, или они сами до этого заработали денег и готовы заплатить за выставку. Наиболее качественный вариант для галериста – когда он совмещает тех, кого покупают, и тех, кто готов все сделать для того, чтобы стать знаменитым.
Если говорить честно и цинично (как говорят на идиш «тахелес» — напрямую), то это, по сути, магазин очень дорогих аксессуаров. И так, пожалуйста, к этому и относитесь. У многих художников и галеристов возникает когнитивный диссонанс в голове и они начинают говорить о вечном, о Боге, о еще каких-то непонятных вещах. Это бредятина.
В первую очередь, коммерческая галерея – это магазин очень дорогого аксессуара, который окажется на вилле у кого-то и будет украшать либо гостиную, либо детскую комнату, либо висеть над каминной полкой – что будет неправильно, конечно, потому что картина будет нагреваться. Аксессуар этот должен свидетельствовать либо о вкусе владельца этого замка, или о его каких-то пристрастиях, или должен пугать его гостей – в общем, вы понимаете, что за всем этим стоит. Поэтому когда люди, которые профессионально занимаются искусством, впадают в идиотизм и начинают рассказывать о вечности, о Боге, то это говорит о том, что они вот-вот станут профессионально непригодны. Надо им успокоиться и заниматься своим прямым делом: продвижением и продажей картин.
У нас в Берлине, например, есть одна галерея, где идеальный концепт: очень крутые автомобили и хорошие, крутые картины современных художников. Причем галерея находится на отшибе, туда не приходят просто попить пива – только покупать. И хозяин каждый месяц выставляет новые отреставрированные машины. Приходят sugar-daddies («папики») со своими подружками – или «подругом», у нас все можно – и хочет купить «Феррари» за полмиллиона. Но подруге тоже надо ведь что-то купить, они ж не могут уйти с пустыми руками. «Сколько картина, 5-10 тысяч? Сущие копейки». Так что в итоге довольны все. Другой беспроигрышный вариант – когда делают выставки в мебельном салоне: там тоже все хорошо продается по схеме «вот диванчик – как чудесно к нему пошла бы эта картина». Если меня читают художники, не обижайтесь, пожалуйста. Но и не забывайте, что мы все-таки производим товар, который служит для украшения интерьера. Вот уже контент этого товара (внутри рамы) – другое дело, там может быть и о вечном, но это уже вопрос второго плана.
Что такое некоммерческая галерея? Это капище, партком и клуб анонимных алкоголиков (не всегда, впрочем, анонимных) в одном лице. Хозяину некоммерческого пространства не надо заботиться о том, чтобы к нему постоянно текли деньги, ему не надо постоянно «отбивать» расходы по воде, свету и так далее – об этом заботится фонд. Люди же могут реализовывать там самые безумные идеи, такие, например, как перформанс Марины Абрамович и Улая, где они просто долго друг на друга смотрят, этим демонстрируя как бы вечную любовь.
И эти некоммерческие галереи очень важны, без них искусство никогда не стало бы развиваться! Ведь хозяин коммерческой галереи думает: «Ага, я вот это «глубокомысленное» у себя повешу, а потом Василий Петрович, мой лучший клиент, увидит и никогда больше ко мне не придет?» Существование этих двух пространств, коммерческого и некоммерческого, развивает друг друга, это как инь-ян.
Конечно, художник может напрямую продавать свои работы, без галериста. Но когда у вас продажи за 12 тыс. евро в год, то без галериста не получится. У вас не получится одновременно писать картину и переписываться в соцсетях. Только нужно сразу учесть момент, что у галеристов таких «зайчиков» 10, и каждый к себе требует внимания, как родная дочь… А когда художник думает, что справится со всем один, он превращается в некий станок и быстро сходит со сцены. Социальный шпагат: вы должны быть и активными, и сидеть дома рисовать. Мы все выбрали этот путь, зато у нас жизнь интересная!
Поговорим о клиенте. Предположим, вам посчастливилось встретиться с таким, который мечтал с детства стать пчеловодом, а стал судоторговцем – ну и рисуйте пчелок, пока вам плохо не станет или у него стены дома не закончатся. Здесь вам даже не понадобится галерист, вам этой работы хватит на 10 лет. Но с корпоративным клиентом так не получится (а после определенного роста художник без корпоративного клиента не может). Человек владеет бизнесом, и у него есть социальное лицо. Если он начнет выставлять какое-то безумие с выпотрошенными трупами, то пострадает его социальное лицо как предпринимателя и бизнес начнет идти вниз. Поэтому у таких людей всегда есть человек, который занимается пиаром и говорит бизнесмену: «Мы понимаем твое пристрастие к пчелкам, но должны еще в экспозиции галереи не обделить тех, кто любит муравьев». Общество уже требует совершенно другого, иными словами – и вы должны это уметь искать и находить.
В Советском Союзе был корпоративный клиент в виде государства, который делал заказ: «Вася, давай сталеваров так чтоб помускулистей, и с ними еще пару доярочек». Если условный Вася говорил, что ненавидит сталеваров, то он становился нонконформистом. Сейчас ничего не поменялось, просто этих заказчиков уже 20, 30, 40… И каждый из них говорит, что он хочет видеть от художника. Я к чему:
Свобода творчества это наивная, фиктивная идея, которая почему-то с 1991 года осталась жить в Восточной Европе на контрасте с тем тоталитарным состоянием, которое было. У нас в Западной Европе нет никакой свободы творчества, есть много заказчиков, под которых нужно подстроиться. Существует больше выбора, какой заказ выполнять, но все равно ты его выполняешь. Есть социальный лифт, а есть социальный мусоропровод: если художник работает в стол, он никому не нужен. Если он не входит ни в одну из существующих страт, он исчезает. Эта иллюзия о свободе творчества нелепа и вредна. Если хотите взаимодействовать, то вам надо понимать, с каким клиентом вы работаете: социальным, корпоративным, частным. Иначе это странное занятие, которое рассчитано на борьбу с личными демонами.
Бороться с внутренними демонами тоже можно, искусство как терапия – чудесная вещь; но, пожалуйста, тогда не лезьте в галереи, вы мешаете профессионалам. Среди 20 человек, кто хотят попасть в галереи, всегда находится пятеро, кто почему-то думает, что они художники, но на самом деле они душевнобольные. Это наша берлинская ситуация.
Не могу обойти такой аспект, как культурно-антропологические и культурно-исторические отличия. Звучит как бред, но мы живем в секуляризированном мире, религии не играют большой роли для нас, мы путешествуем, через интернет видим картинки любых людей из разных других стран. И кажется нам, что мир стал уже глобальным и общим. Нет не стал! Мир очень сильно все же различается. Я говорю конкретно про Западную Европу, в которой живу больше 30 лет и ее понимаю. Искусство у нас является неким маркером: свой-чужой, ты из моей элитарной «тусы» или не из моей – как наколки на зоне.
Основные культурные столпы Германии это протестантизм (лютеранство), иудаизм и ислам. Кажется, что ислам и протестанты такие разные, но на самом деле они невероятно близкие по своему духу. Во-первых, это тупое следование религии: как написано, так мы и будем делать, не задумываясь. Во-вторых, нелюбовь к фигуративному изображению. В протестантской церкви нет картин, только распятие, причем даже изображение Исуса Христа на нем не допускается.
И вот предположим, мы хотим работать с корпоративным клиентом. Владелец фирмы с детства ходил в протестантский садик, где картин видел в 5 раз меньше, чем ребенок видит в садике католическом. Детство – время, когда закладывается, что человек любит, а что не любит; конечно, максимум, что будет себе позволять этот хозяин фирмы, это геометрическую абстракцию, очень холодную и скучную. А мы, представьте, лезем к нему с фигуративной живописью. Ну тошнит его от этого, его с детства воспитали так, что ему это предельно не нравится! И наоборот, католик у кого от золота в глазах рябит, ему показывали Деву Марию 500 раз, давали книжечки, где с каждой картинкой связана история – он воспринимает только такой нарратив, фигуративность.
Православие, католицизм и англиканская церковь (у них папы римского нет, так что эти денди любят эпатаж) – их тошнит от геометрической абстракции. Нужно отдавать себе отчет в этой данности – это наша клиентская база, мы с этим работаем. Мы не продадим им то, что противоречит их вкусам: попробуйте вегетарианцу продать гамбургер!
И Европа вся вот такая разная. Она состоит из разных страт, у которых свои культурные интересы, свои маркеры «свой-чужой»; солидарные групповые интересы или индивидуализм, эпатаж, эксцентричность.
Если вы думаете, что жители Восточной Европы очень солидарны друг с другом – «у нас был коммунизм, мы все вместе» – это абсолютное клише, выдуманное непонятно кем. Жители Восточной Европы дикие индивидуалисты, дикие анархисты, и каждый готов на себя напялить очень яркий костюмчик, чтобы показать, какой он крутой, и повесить дома или даже в офисе самую ядреную люстру, которая как бы будет кричать за него: «Я чего-то достиг в этой жизни!» В протестантском мире наоборот, там абсолют групповых интересов: я буду ездить на «Фольксвагене Гольф», чтобы ни в коем случае не выделяться на своей улице, на меня же косо посмотрят. С эпатажем, необычным искусством, наверное в Германию не стоит ехать – с этим надо в католическую Францию или в Англию.
Выше я сравнил картины, которые покупает человек, с татуировками. Татуировки это язык, который передает нам визуально информацию. У разных маргинальных групп они свои: это клуб любителей Харли Дэвидсона, а это БДСМщик и ему нравится совсем другое. То есть, это определенная знаковая система. А люди берут каталоги в тату-салоне и просто начинают на себя лепить, что нравится. То же самое происходит в плохих галереях. Например, продавец арбузов на улице, где меня поселили в Одессе, судя по татуировкам – активный гей, еще и на Харлее катается. Я когда увидел это, обомлел: надо же, как он изменился! Я-то считываю эту знаковую систему, и «текст» выходит нелепый, причем у него еще и могут быть и неприятности на каком-то безлюдном пляже.
Теперь несколько слов о местонахождении галерей. Париж, Лондон, Стамбул – устройство средневекового города неизменно до сих пор: улица кожевников, бочкарей, рыботорговцев… Эта структура очень важна для людей. И есть особый квартал галерей. Все ходят туда выпить бесплатного вина на открытии или себя показать. Это естественный культурный кластер. Но в более новых городах такие кластеры создают искусственно. В качестве примера хочу привести китайский кластер «798»: 20 лет назад это была индустриальная окраина Пекина, а с тех пор в старых цехах открылось много галерей гигантского размера. Это один из самых успешных кластеров в мире, цены здесь достигли просто невероятных отметок – так что китайцы делают уже новый арт-кластер.
В Берлине – который в полном смысле слова городом не является, это metropolitan area из разрозненных городков, сросшихся лишь в 1924 году, но с устоявшейся буржуазной системой, — на Аугусте-штрассе существует естественный культурный кластер с «вишенкой» в виде огромного танцевального зала: «Клерхен Бальхауз». В Киеве нечто похожее существует на Подоле. В Одессе Марат Гельман хочет с Вадимом Мороховским на заводе шампанских вин сделать культурный кластер — в Москве на винзаводе такой уже сделали, в Восточном Берлине существует арт-кластер «Культур-брауэрай» на пивзаводе. Хорошо художнику, который попадает в галерею в таком кластере на самое его начало и растет вместе с ним: они станут легендой – и художник с ними.
Далее – об организации галерей. Западные европейцы безумно любят все структурировать. Я подозреваю, что это связано с тем, что они находятся в постоянном внутреннем раздрае, у них как-то все плохо склеивается в голове, поэтому надо все вещички вовне аккуратно разложить. Восточные европейцы имеют очень четкие внутренние структуры, еще традиционные. Поэтому, когда я выхожу здесь на улицу, то вижу страшный раздрай. Но раз все, при внешнем раздрае, функционирует, значит, внутри все стабильно. Это известный психологический феномен: у педанта обычно не очень хорошие внутри проблемы; если же у человека на рабочем месте нормальный беспорядок – значит, он хорошо работает, он же знает, где что лежит. Так что, уважаемые читатели из Восточной Европы, не жалуйтесь, что у вас на улице не так хорошо, как в Германии, это здоровая улица. А вот немецкая и швейцарская чисто вылизанная улица – это улица больных людей: у них что-то подозрительное происходит в голове.
Возвращаясь к организации структур. Профессиональные гильдии одного города, района – привычное дело для Германии. Это связано с нашей политической системой, с лоббированием. Отсюда ноу-хау: всегда проще договориться с головной организацией, которая спустит распоряжение вниз. У нас эта структура пирамидальная.
Система коммунальных галерей в городе для молодых начинающих художников, которые хотят выставиться именно в некоммерческом пространстве – мощный социальный лифт. Такими галереями, как правило, заведуют люди, искренне увлеченные искусством; если вы запишетесь в очередь, то года через 2-3 у вас будет возможность выставиться.
Во Франции есть много галерей не просто коммунальных, а региональных. Франция страна сельская, в отличие от Германии – страны маленьких городков. Во Франции есть Париж – метрополия, – а дальше начинается село. Сидящее в Париже правительство понимает, что огромного разрыва не должно быть, иначе снова головы полетят: все-таки у них за 19 век было 5 революций. Там понимают: надо образовывать людей на селе, чтобы, когда они приедут в Париж, нормально себя чувствовали. И они делают в этих сельских местностях (по 5-7 тысяч человек) центр современного искусства. Там выставляются какие-то знаменитые парижские художники, много иностранных; туда привозят школьников и объясняют им, что и как устроено в искусстве. Еще одно ноу-хау: они не могут набрать достаточно контента, поскольку это сверху спущенная история, так что любые художники, которые «просятся» к ним на выставку для таких галерей как подарок: им не надо ничего искать.
Списываться с подобными галереями — это работа на всю жизнь. Но перспективнее всего, скажу сразу, Китай: на их долю приходится 40% от всех мировых продаж искусства. Средний класс у них только растет. Государственная политика там построена на четких векторах: олигархов вниз, а средний уровень – поднять.
Поговорим о стоимости искусства. Картина Жан-Мишеля Баскье ушла за 41 млн. доларов. Почему эта «нечеловеческая мазня» стоит такие деньги, удивляется обыватель. Это противоречит любой капиталистической теории, противоречит марксизму. Но – кроме себестоимости, количества затраченного труда и транспортных расходов – есть еще символическая стоимость, которая для людей может быть еще более важна, чем себестоимость или количество затраченных усилий.
До эпохи Возрождения все были христианами и считали, если у них будет кусок пальца Иисуса Христа, или ноготь, или еще какая-то часть якобы его тела, или кусочек Горба Господня, то их жизнь станет во много раз лучше. Поэтому им страстно хотелось эту заветную вещицу иметь. Люди платили за нее немыслимые деньги, украшали ее золотом и ставили в самое почетное место. Это все осталось в католических церквях: непонятная штука в золоте, вся оправа которой дороже, чем она сама. То есть, символическая стоимость – невероятная. И мы ничем не отличаемся от наших предков в средневековье. Если сказать, что «это Пикассо», то все вострепещут. Мы в это верим, это религиозная вера. А если человек родился в Африке и его привезли в первый раз в жизни поставили перед Пикассо, он пожмет плечами и скажет: «У нас каждый ребенок так рисует». Просто он не разделяет символическую стоимость, приданную европейцами определенной картине.
Это как религиозная вера: например, нельзя есть свинью. Почему нельзя? Ну, вот. 450 млн. долларов стоимость картины «Иисус Спаситель» якобы работы Леонардо да Винчи – для нас норма. А заплатить столько за старинную китайскую экспрессивную каллиграфию мы не готовы: «За эти каракули?!» В то время, как любой китаец скажет вам, что это божественно: «Я содрогаюсь, когда читаю этот текст, из глаз льются слезы… А кто не понимает — тот селянин».
Аукционная цена — это когда люди собрались все вместе и решили, что это стоит столько-то. Например, серия фотографий с Арабатской стрелки под названием «Апокалипсис в искусстве» украинцев Виталия и Елены Васильевых ушла в 2014 году за 205 тыс. долларов. Почему? Поскольку Россия — бывшее постсоветское пространство, как и Украина, расскажу об интересном моменте, который там сейчас произошел. Российские олигархи пытались поднять цену на своих художников перестроечного времени и позже. Возможно, это были фиктивные продажи, но вроде как цена на мировом рынке росла. Сейчас из из-за санкций российских олигархов заставили вернуться домой (то же самое случилось и с китайскими) – теперь они на «Сотбисе» и «Кристи» уже неинтересные покупатели. А ведь они для чего там участвовали? В этом же смысл жизни, заявить: «Смотри, какая у меня мощь, я мощный мужик, я купил на «Сотбисе» картину за бешеные деньги!». И вот они у себя стали развивать аукционы. Кстати, один из наиболее успешных аукционных домов «Владей» держит бывший украинец Овчаренко. Самая высокая цена на сегодня составляет 1 млн евро за произведение Тимура Новикова: россияне вышли в миллионный рубеж. И так и должно было быть с самого начала! У этих ребят общее представление, что хорошо и что плохо, за Тимура им и 5 миллионов не жалко. А вот если в Россию приедут англичане – они не поймут этой стоимости. Кстати, у россиян сейчас появилось несколько очень «жирных» грантов, поскольку идет возвращение к советской системе госзаказа.
Есть еще много объектов с огромной символической стоимостью. Вина дорогие, сумочки, порше, большие яхты. Однако мы понимаем, что яхту нельзя с картиной сравнивать. Почему? Объекты искусства претендуют на универсальную символическую стоимость. Они ею не являются, но они на нее претендуют, и мы все верим в эту претензию. Потому что есть музей!
Музей это вечное, это навсегда. Музей – это как гробница фараона.
Музей – картина – все понятно. Яхта не попадает в музей. Это вещь, которая очень дорого стоит, но она потом как бы распыляется, исчезает. Вы много знаете древних яхт? Мы знаем яхту короля Георга V? Нет. А вот портреты этого английского короля мы знаем, они висят в музее или в какой-то церкви, мы можем увидеть. Это машина времени. Поэтому любой человек – богатый или бедный – понимает: о, это серьезно, это заявка на вечность.
Теперь вы понимаете, почему люди, занятые в искусстве, ходят по вернисажам и бессмысленно проводят время в small talks: секрет состоит в том, что вы укрепляете горизонтальные социальные связи, чтобы символическая стоимость на ваше произведение росла и росла.
И в завершение — об «общечеловеческих ценностях». Энгельхард Летцель составил, с помощью теории множеств, World Culture Map. Я ее несколько переформатировал. И вот из этой карты ясно видно, что Швеция, Норвегия, Финляндия, Дания, Андорра, Ирландия и Новая Зеландия – это страны, у которых несколько другие ценности, чем у всего остального мира. И тем не менее, именно они сейчас «рулят».
Евросоюз и его пропаганда – это, конечно, хорошо, но небольшая группа не может говорить всему миру, как ему жить! Поэтому и происходит конфликт культур — clash of civilizations. Так не бывает, чтобы за этой группой пошли все; поэтому ей самой придется менять свои ценности. И отслеживать этот процесс галеристам важно с точки зрения продажи ценностей.
Основные атрибуты европеизма, так называется наша культурная матрица, на сегодняшний день следующие: ценности космополитизм, коммунализм, коллективное общество, велфаризм, устойчивое развитие, работаем, чтобы жить, мультикультурализм, секуляризм, противодействие смертной казни, вечный мир, многосторонность, новое определение семьи. По последнему пункту можно очень сильно задуматься, кстати: я-то в традиционной семье вырос, я вряд ли хочу своим детям такого будущего – да точно не хочу. Оно хорошо звучит в юности, но когда задумываешься с возрастом, с приходом здравого смысла, начинаются сомнения. Конечно, так классно: «Ура, новая семья, будем жить впятером – с кем? Как, простите?» И раз – и человек начинает принимать другие решения. Это значит, что в некоторых случаях совместная работа может не получиться, потому что очень разные ценности. Поверьте, не все немцы сходят с ума, кто-то хочет «вернуться в семью».
С 90-х годов как происходило развитие некоммерческих институций в Берлине? «Тахелес», как я уже сказал, с идиша означает «говорить прямо». Так называлось брошенное здание, которое захватили сквоттеры, получили гранты и стипендии и отремонтировали его до такого состояния, что там можно было работать. Это было знаковое, легендарное абсолютно место, но потом дом выкупили, художников распределили по другим мастерским – в общем, место вошло в историю. Это была типично низовая организация “grass roots”: люди вместе собрались, что-то сделали, росли. У немцев намного больше коллективизма, чем у нас, это я уже объяснял: они могут работать вместе. Помню, как представлялась проект-менеджер «Тахелеса»: «Меня зовут Сара Кох, я лейтенант». У них была внутренняя потребность иметь практически военную структуру и присвоить себе звания; они ходили в одинаковой одежде, наглухо застегнутые, и у них очень эффективно работала организация.
Другой интересный пример — «Клуб польских неудачников». В Берлине очень много поляков, которые реально неудачники. Человек, например, имеет очень крутое гуманитарное образование, но работает водилой. И вот все эти польские ребята собрались и сделали выставочный зал и музыкальную площадку с баром, деньги с которого шли на содержание клуба. И к ним стали присоединяться, они нашли себе очень удачное место в самом центре Берлина. «Клуб польских неудачников» стал мостом коммуникации между славяноязычным населением Берлина и немецким – он сумел заставить немцев уважать культуру Европы! В итоге клуб превратился просто в очень модное место! Интересно, что человек, стоящий на дверях клуба – «тюрштейер» – охотнее пускал тех, кто обращался к нему по-польски: «Пан ну пшепрошем», а «гутенабенды» не проходили… Пришлось немцам заговорить по-польски!
Grass roots-инициативы важно не путать с системой Аstroturfing (так называлась фирма, которая продавала газончики для футбола) – это когда инициатива, спущенная сверху, выдается за народную «грасс-рутс» инициативу. В зависимости от того, какой это из двух типов инициатив, так и будет идти бизнес: если за ней стоит политическая партия или желающие продвинуть какой-то продукт, то это будет совершенно другой разговор.
Деньгами партии вместо нее обычно распоряжается некий фонд. Такую систему придумали после Второй мировой войны. Ниже вы найдете соответствие конкретных фондов – конкретным партиям. В принципе, это уже устоявшаяся система, за исключением партии «Альтернатива для Германии», которая откололась от христианских демократов, когда случился греческий финансовый кризис. Они настаивали на том, что продолжать давать деньги Греции бесполезно (понятно, что там была коррупция, эти деньги в любом случае возвращались назад). Сейчас их обвиняют в национал-социализме, потому что они были против приема беженцев. Но они просто консерваторы. Вся проблема в том, что неолиберальная идеология правящей партии не позволяет ей признаться, что беженцы Германии нужны, потому что работать некому!
Также важную роль играют в Германии корпоративные фонды «Siemens» и «Robert Bosch». Это индустриальные семьи, с огромным количеством состояния, которые представляют немецкую культуру в стране и в мире. Человека, который занимается грантами на искусство, зовут Кляйменс Берзик и его знают все.
Интересно, что сегодня в знаменитейшей галерее Гогосяна в Нью-Йорке – инсталляция, которая напоминает постсоветскую детскую площадку из металлических прутьев, это работа Майкла Крэйг-Мартина (на фото обложки). Эстетика, дошедшая из Советского Союза, который принято даже пренебрежительно называть «совком», стоит очень дорого!
А на самом постсоветском пространстве я замечаю, и не только в галереях, карго-культ и подражание Западу. Причем тот Запад, которому они подражают – его нет, он выдуман у них в голове. У них основная мечта – оказаться в Париже. Вот взяли картины местных художников в Париж – все, это их взяли в рай, это квинтэссенция их жизни. Глупо, конечно, но бывшее пространство Российской империи всегда этим отличалось: у них всегда был такой комплекс неполноценности перед Западом, и они все время придумывали себе «Париж», которого нет в реальности. Он, на самом деле, присутствует вообще во всех государствах, которые не присутствуют в западноевропейском центре.
Самое интересное, что и у немцев был такой же карго-культ, и только после Второй мировой войны, когда ФРГ вроде бы взяли – в угоду американской политике «мягкой силы» – в число так называемых цивилизованных государств. И тогда этот карго-культ у них потихонечку пропадает, и то не до конца; они очень боятся, что их снова выкинут из когорты «цивилизованных», если признают варварами. Германия на сегодня просто катастрофически американизирована, даже внешне это просто какой-то Дикий Запад; все историческое осталось только в советской зоне оккупации, где почему-то следили за тем, чтобы восстановить великое прусское наследие, и вкладывали в это деньги.
Сейчас в Германии очень сильна глобалистическая тенденция, в сознании 60% населения попросту не осталось корней. Посмотрите, как у нас историю в школе преподают: сначала идет средневековая история, потом немножко рассказывают про Гете, а потом уже начинается сразу современность. Когда я стал читать учебник сына, я понял причину: немцы никак не могут смириться с тем, как внутри их среды мог родиться национал-социализм. Но по сути, если разбираться, он является естественным продолжением идеи кенигсбергского философа Иоганна Гердера о национальном прусском государстве. Причем идея эта жила до самого Befreiung – так называемого «освобождения», как принято у немцев называть окончание Второй мировой войны. И когда начинаешь их спрашивать: «Вас кого освободили, от самих себя?» или прямо говоришь, что все, что следует после – это и есть оккупация, которая сильно затянулась – то получите в ответ обвинение: «Ты фашист!». Любой, кто не соответствует догме «освобождения», которую навязывают американцы, становится в нынешней Германии «фашистом», это как лакмус. Хотя мне-то что: у меня намешаны еврейские, монгольские, украинские и русские корни, только фамилия немецкая.
Возвращаясь к галереям, эти мелкие карго-культы порождают здесь свою очень интересную культуру, которая в какой-то момент уже начинает восприниматься как национальная и присущая этому месту. Например, город Одесса, куда меня с художником Петером Файлером пригласила галерея «Диалоги» Елены Великой – очень разрозненный, рассыпчатый, но удивительным образом в нем это несочетаемое сочетается. То есть, это такая селедка под шубой, только с добавлением кокосовой стружки сверху. Или даже так: заправленная сметаной на кокосовом молоке.
Игорь Зайдель
Мысль на тему “Галерейная социология от берлинского куратора Игоря Зайделя”