Особенности исследования атрибутики и символов субкультур

В четвёртый день Международной научной междисциплинарной конференции «Нарисуй субкультуру» академик Олег Мальцев подарил коллегам знакомство со своей универсальной моделью для исследования субкультур и невидимых внутренних механизмов поддержания их существования.

«Если вы не видите, к примеру, радикального звена, это не значит, что его не существует – надо его искать, и пока вы все пять точек не пройдете, вам нельзя садиться писать работу», — сказал ученый.

Но обо всём по порядку. Открыл дискуссию президент Европейской академии наук Украины Dr. Джером Крейс (США) — заслуженный профессор социологии, профессор Школы гуманитарных и социальных наук Murray Koppelman.

— Я из тех «динозавров» в социальной науке, традиция которых в настоящее время называется классической. Мой факультет назывался «социологии и антропологии», это были 1950-60-е. В настоящее время наш взгляд – Чикагской школы городской социологии (где как раз и возникла идея «субкультур») и структурной антропологии — может показаться старомодным.

Культура, согласно нашему определению – это правила и способы достижения приемлемых целей в обществе. Субкультуры появились именно из этого определения. Была доминирующая социальная структура – и были этнические, демографические, половые и т.д. меньшинства, которые имели меньше силы в обществе. Когда стали думать об этих меньшинствах, «субкультура» стала отличным концептом. Они – в терминах структурного функционализма антрополога Бронислава Малиновского – не работали на то, чтобы поддерживать доминирующую структуру, и не были особенно заинтересованы в том, чтобы перенимать ценности общества, следуя его правилам. Это вызывало стигматизацию данных групп и, закономерно, дальнейшее отдаление их от основного общества, которое потребовало термина «девиантность». Я редко обращаюсь к понятию «субкультура», потому что для меня приставка «суб-» имеет оттенок меньшинства, подчинённого или отклонения – особенно странный в наш век постмодернизма, деконструировавшего само восприятие чего-то как «большинство».

Я больше полувека изучаю социальные взаимодействия в Университете Индианы и других. Общество сконструировано символами и их взаимообменом между группами и индивидами. Долгое время я сам не знал, что занимаюсь семиотикой, только визуальной. Я делаю снимки (у меня их десятки тысяч), но не считаю себя фотографом. Дело в том, что у нас разные цели: для меня это не искусство, а просто визуальная этнография.

С этими символами всегда проблема: даже если ты его «поймал» в городе, ты не обязательно знаешь, что он означает – по крайней мере, что означает для группы, которая его здесь оставила. Во время прогулки по городу я не ищу их, но нахожу. Это рецепт визуальной работы: не искать, но находить. Изучать общество параллельно, чтобы понять смысл найденных символов. Понимание не может быть достигнуто без огромного количества работы и постоянной тренировки. Например, я как-то писал работу по джентрификации Кройцбурга, и увидел на мечети этого берлинского района знак Саладдина – могущественного властелина Святой земли. Я знал, что Саладдин был курдом. Выяснилось, что это именно курдская мечеть. Они отчетливо выделяют себя из всех турков в Берлине.

Когда я работал приглашенным профессором в Ягеллонском университете, то съездил в Аушвиц. Комната, полная обуви – как человек ухватывает ее смысл? Неужели что «6 миллионов недостаточно», как куражатся поклонники Трампа?.. Я ничего там не фотографировал, так же как и не фотографировал падение башен 11 сентября в Нью-Йорке. Это сила визуального: повторяющимся показом ты увеличиваешь силу ужаса.

Меня беспокоит то, что сейчас наука становится как масс-медиа: «учёный» выбирает тему, быстро делает «исследование», чеканит фразу заглавия своей книги, внутри которой обязательно должен быть хорошо придуманный новый термин – вот такой подход. Но разве это наука, спрашиваю я? Рад, что меня окружают люди, которые по «олд-скулу» продолжают вглядываться в вещи.

Следующим был доклад Dr. Олега Мальцева — ученого, писателя, исследователя, криминолога, психолога, академика Украинской Академии Наук и Европейской Академии Наук Украины.

— Если говорить об исследовании символов, то я занимаюсь этим уже более 28 лет. Кто не знает – одной из моих специализаций является европейское мистическое учение. Меня всегда очень сильно волновало: зачем нужны символы? Ни одна организация, ни одна структура не может почему-то жить без них.

Я начинал изучать мистицизм как прикладное учение, ту систему, которая была предшественником современной академической науки. Еще тогда я увидел, что она просто нашпигована символами. Довольно скоро ко мне пришло понимание, что символ является пусковым механизмом возникновения знания у человека. Все люди воспринимают атрибутику, символы, не понимая их более глубинного значения; к образовательной функции символов человек приходит довольно быстро, а вот дальше он достаточно длительный промежуток времени находится в тупике. Потому что до тебя уже многие ученые занимались изучением символов, но так и не закончили эту работу.

Так как по одной из своих специализаций я психолог, то начал изучать символы с психологии Юнга. И потом было огромное количество мэтров, которые до меня работали с символами. Когда я продолжал изучать европейскую мистическую науку, она тоже не давала ответ на вопрос, связанный с символами. Задача ученого – это прояснение плоскости неизвестного. Если ты видишь линейную функцию символа или даже пытаешься понять его психологическую функцию, ты все равно его в целостной системе не видишь.

В определенный момент в моей жизни появилась школа психологии, к которой я принадлежу – школа Леопольда Сонди – одна из самых выдающихся, на мой взгляд, в истории мировой психологии. Это не сложно понять для себя, немного изучив работы Сонди. Это достаточно странная школа, поскольку она занимается судьбой человека. По сути, Сонди превратил философскую категорию судьбы в психологическую категорию побуждения. Попробую вам нарисовать систему. Если представить себе стоящего человека, то бессознательно в спину его толкают 8 побуждений, которые у него формируют устремления, и все они направлены к некоему блоку задач. Человеку кажется, что если он этого добьется, то он будет счастлив и благополучен – всё желаемое как бы находится за этим «экраном». Но когда появилась эта схема, она все равно не отвечала на вопрос о функции символа.

Дальше в моей жизни появилась идея исследования учёного, очень близкого мне по духу, Жана Бодрийяра – которого я и по сей день считаю одним из величайших философов Европы. И мне был очень интересен его подход к исследованию символа. Бодрийяр – это большой объем написанных книг, мне надо было достаточно глубоко вникнуть в каждую и прочитать их все. И когда я закончил работать с идеями Бодрийяра и посмотрел на эту систему комплексно и с политической, и с экономической точек зрения, и глазами европейского мистицизма, и философской мысли – я, наконец, понял, что символ является источником повторных побуждений человека, ретрансформирующихся в устремления. По сути, символьная составляющая — это вроде вечного двигателя, обеспечивающая бесперебойную работу этих вещей.

Когда мы берем субкультуры, то их символьная составляющая обеспечивает ровную бесперебойную работу всех субкультурных механизмов, а самое главное – ее двигателей. Это такой искусственный рестартер, который обеспечивает постоянную перезагрузку системы и позволяет ее сохранить невредимой. По сути, это некие предохранители субкультуры. И поэтому без символьной составляющей ни одна система не функционирует и функционировать не может.

Когда меня спрашивают, в чем проблема исследования символов – я думаю, в длинном пути понимания, зачем исследовать символы. И в комплексном понимании, как эта система работает как бесконечный двигатель. Кому-то достаточно года, а кому-то понадобится 15 лет, чтобы понять это. Я исследовал много субкультур, в том числе криминальных, и когда ты приходишь к этому пониманию, то процесс настолько ускоряется! Ты только входишь в исследование субкультуры, а она тебе уже на второй-третий день видна как на ладони. Мне достаточно сегодня видеть символьную составляющую субкультуры, чтобы я нарисовал гипотезу о том, как работают системы ее взаимодействия между собой, не выходя из своего кабинета. И уже исследование перестает быть сбором информации, а превращается в проверку гипотезы.

Хочу поделиться с коллегами удобной для понимания схемой механизма функционирования субкультур. Иерархия в них возникает за счет двух сил: вертикальной и горизонтальной. И здесь существует компас формирования структур.

В центре — некое среднестатистическое равновесие. Стрелка вверх – радикализация: любая идея может быть радикализирована. Есть уловки субкультур, которые «обрезают» радикальную структуру, утверждая, что ее нет. Но радикалы — это герои, а ни одна организация без героев существовать не может.

Стрелка вниз — это искажение среднего представления. В общей массе люди искаженно, каждый по-своему понимает субкультуру. Если вы зададите один и тот же вопрос радикалу и обыкновенному члену субкультуры, их ответы будут совершенно разные. Я это понял, когда изучал криминальный Кейптаун, разговаривал там с очень авторитетным человеком. Они очень хорошо владеют холодным оружием, и мне было интересно, откуда у них это умение. Я задал человеку вопрос, а он улыбнулся и говорит: да они 1-2 удара ножом знают, в общей массе! А тот, с кем я разговаривал – он просто дьявол, ему человека убить – все равно что вам зубы почистить. Это просто два полюса: и в образе жизни, в общении, в навыках, отношениях, философии.

Стрелка вправо – несогласие, что порождает споры и разное понимание. Люди на этом среднем уровне пытаются искать что-то, чтобы понять всю эту культуру сразу, одновременно, тут постоянно идет дискуссия, что правильно. Люди с одинаковым представлением соединяются в мини-группы, совместно пытаются решить этот вопрос. Кстати, так как я консультуирую в различных бизнес-организациях, то должен сказать, что там та же система.

Влево стрелка – апелляция к прошлому: «когда я пришел сюда много лет назад, все же было не так!»

Когда мы входим внутрь субкультуры, у нас точка контакта в одной из этих пяти точек. Получается, человек начинает изучать субкультуру в одной точке. Изучив только 1/5 часть, ему кажется, что так и выглядит эта субкультура, и дальше он не идет. Так что его исследование носит дезинформативный, неглубокий характер. Так обычно работают журналисты: взяли человека, взяли у него информацию – и выдали ее за всю субкультуру одновременно. Другие представители субкультуры недоумевают: «Вы что, с ума сошли? Мы вообще в жизни так не думали, и это всё ваше исследование непонятно про что!». Действительно, при таком подходе горе-исследователей у них получается субкультура сквозь призму неспособности ее исследовать. Когда журналисты принимаются писать о субкультурах, бизнесах и так далее, где нужен серьезный системный подход, я всегда начинаю улыбаться. Это создает дезинформационный поток, в этом основные проблемы исследования малых групп. Если вы не исследуете всю субкультуру, вы не поймете, что это такое. Если вы не видите, к примеру, радикального звена, это не значит, что его не существует – надо его искать, и пока вы все пять точек не пройдете, вам нельзя садиться писать работу. Потому что это 5 взглядов, которые формируют комплексную философию.

Вслед за Джеромом Крейсом тему районов Берлина развил Пол Хоккенос – немецкий писатель, освещавший крах коммунизма, войны в Югославии и преобразования Европейского Союза за два десятилетия. Сегодня его внимание сосредоточено на возобновляемых источниках энергии и климатическом кризисе.

— Не было лучшего места, чтобы исследовать разномастные субкультуры, чем Берлин 1980-х. Используя терминологию профессора Крейса, Западный Берлин, этот остров посреди Советского блока, был весь о различиях, а Восточный – об отклонениях. Если говорить о Западном, то «нормальных» там не было вообще. Моё знакомство с этой средой началось с того, что я возвращался с вечеринки с друзьями в 6 утра на метро. Помню турецких рабочих (в 1960-70-е они массово ехали сюда, потому что было недостаточно рук, чтобы поддерживать жизнь города), которые отрешённо смотрели на нас, совершенно безо всякого интереса к нашим побрякушкам на кожаных куртках и затейливым прическам. Никто не мог бы заботить друг друга меньше! Дэвид Боуи как-то сказал: «Западный Берлин хорош тем, что там всем плевать на тебя». Они с Игги Попом снимали квартиру посреди Западного Берлина и не испытывали ровно никаких хлопот из-за своей популярности. Город был сплошной «блошиный рынок» и все в нём просто принимали участие в жизни.

Не то было в Восточном. Я наезжал туда пару раз, по делам и купить прекрасного качества простыни из Египта. Никаких граффити, ни одного символа субкультур! Которые, тем не менее, существовали. Мне посоветовали район Принц Лёвеберг, конкретно – церковь. Надо сказать, церковь имела некую свободу от государства, и там, скрываясь от глаз Советской власти, играли панки, которых даже периодически атаковали скинхеды.

У меня не осталось впечатления, что у жителей Восточного Берлина не было никакого будущего – его было наоборот слишком много! Жизни были распланированы наперед. Тогда как в Западном люди жили на неплохие социальные пособия днём сегодняшним – точнее, ночью, в клубах. Сейчас субкультуры стали машиной для делания денег, бизнес прибрал к своим рукам много символов, которые делали Берлин особенным. Даже сегодня у Берлина анархистский имидж – хотя это уже скорее случай маркетинга, чем о реальности. Как только город понял, что он крутой, и стал продавать эту «крутость» – то он ее сразу утратил. Даже Einsturzende Neubauten уж не те.

Международная конференция «Нарисуй субкультуру» подарила участникам и слушателям знакомство с такими всемирно известными британскими фотографами, как Гэвин Уотсон и Дерек Риджерс.

Предлагаем читателям журнала полистать их работы за чтением докладов субкультурных джентельменов.

– Насколько субкультура кем-то «создана»? Для меня лично все ритуалы субкультур основаны на музыке. Да, у хиппи на шее болтаются христианские кресты, а скинхеды носят тяжелые ботинки – но это лишь оптика того, как мы себя презентуем. То, что вы называете «субкультурами» – это всегда моложежная культура, и ты можешь изменить ее в неделю. Это кого я представляю, и это не навсегда. Меня всегда раздражало, столько лжи распространяют в обществе по поводу того, кто мы, все эти умники, которые приходят за материалом для диссертаций. Слушайте, говорил я им, мы просто молодые парни и девушки, сейчас нам нравится выражать себя так, на этот период времени, потом мы вырастем и у нас будут семьи.

Нас всегда привлекает любая форма агрессивной определенной, выраженной энергии

Я наслаждаюсь тем, как меня определяет моя одежда, а СМИ фокусируются только на неонацистской риторике. В конце концов, вы что, думаете, скинхеды не слушали ямайскую, «чернокожую» музыку?..

Сами себя, кстати, скинхеды всегда называли hard modes, причина почему существуют «скинхеды» – это всего лишь потому, что одна газета назвала их так после потасовки на одном футбольном матче.

– Вообще-то я был офисным работником, у которого по случайности оказалась камера. Я никогда не был вовлечен ни в какие проекты, я просто был 21-го года от роду и любил музыку, а камеру брал с собой в клубы, потому что это давало мне привилегию находиться ближе с самими группами. А с приходом панка аудитория стала визуально даже интереснее, чем группы. Я публиковал фотографии и участвовал в выставках, например, много снимал неоромантиков в 1978 году, а потом скинхеды попросили меня пофотографировать их. Я тогда начал изучать их взгляды и пришёл, честно сказать, в тихий ужас. У меня до сих пор есть эти записи, некоторые я использовал для текстовок в своих фотоальбомах. C моей стороны было бы глупо и опасно говорить им, что делать.

Что сейчас происходит с субкультурами и как они ретрансформируются? Могу сказать одно: я нахожу черезвычайно странным то, что молодые панки в Мексике и Корее, возможно, даже никогда не слыхали о Sex Pistols!

«Методология и план исследования субкультур»

«Иерархия и мифологемы, лежащие в основе субкультур»