Михаил Минаков — senior fellow Института Кеннана, исследовательского центра, созданного в 1974 году на базе Международного центра Вудро Вильсона с целью исследования СССР (теперь — постсоветских стран). Кроме того, доктор философских наук Минаков состоит главным редактором международного рецензируемого журнала «Идеология и политика», философской платформы «Койне Community» и экспертного блога «Kennan Focus Ukraine». 17 лет Михаил преподавал на кафедре философии «Могилянки», Киево-Могилянской академии, откуда в 2018 году ушёл в Институт Кеннана. Михаил живёт в Милане с супругой-итальянкой Марией Грацией Бартолини, профессором славистики Миланского университета.
— Михаил, предлагаю начать наш сравнительный анализ с различия номенклатуры: вот как правильно перевести Вашу должность в Институте Кеннана – «старший товарищ»?
— Всё просто: старший научный сотрудник. Дословное «старший товарищ» знаете, откуда взялось? Градация ступеней зародилась в 13-14 веке в Западной Европе – в Италии, в Англии – и принципиально была связана с особой цеховой системой университета. В обычном цехе мастер – подмастерье – ученик, а в университетском цеху по-другому — доктор и магистр – товарищи – студенты. Цех на латыни и есть universitas: до сих пор в Италии просто слово «университет» не используется, по-итальянски это будет università degli studi – «научный цех», образовательный цех.
— Я была уверена, что «университет» это от слова «вселенский»: всё разнообразие наук присутствует.
— Да, но это дополнительное значение появилось позже. Оно отчасти связано с научной идеологией, универсалистическим сциентизмом.
Мы уже говорили, что университет — это скорее цех, объединение мастеров науки иобразования. Поначалу их градация выстраивалась так, что есть базовые тривиум (грамматика, логика, риторика) и квадривиум – охватывали все основные науки и дисциплины (арифметика, геометрия, астрономия, музыка). И кто прошёл все 7 ступеней, он получает право быть самым важным учёным: богословом. Те, кто не дошли, на шестой ступени остановились, как Сковорода, становятся философами (хотя это было гораздо позже). До этого, студенты останавливались и специализировались как медики или юристы. А философия долгое время включала в себя и естественные науки, и математику. Дробление на дисциплины — это уже конец 18-го и 19 век.
И университет действительно может сформировать универсально образованного ученого — ну, кто выдерживает. Если вы не выдерживаете, вы остаётесь где-то в медицине или юриспруденции.
Императоры и папы были заинтересованы в сильных юристах, которые боролись друг с другом, отстаивая интересы государства или церкви. Несколько позже городам понадобились юристы. Также общинам нужны были медики.
Первыми запускают университетскую модель Болонья, Оксфорд, Париж и Падуя – один из важнейших университетов высокого средневековья и раннего модерна.
Если вы пойдёте в Падуе в анатомический театр старого корпуса, то увидите там 7 уровней, как семь лимбов Дантова ада: галёрка, где сидела молодёжь (там, наверное, поместится всего человек 10), и потом постарше в лоджиях, постарше и уже коллеги сидят у самого стола, где работает профессор, расчленяя тело. По этой структуре можно понять и иерархию ученых, и то как мало было профессоров и студентов: во всём этом «театре» могли поместиться не больше 20 человек. Кстати, очень долго университет добивался права у Венецианской республики и у церковных властей на то, чтобы можно было покупать тела мёртвых людей и вскрывать.
Деление на базовые и высшие науки в университете сохранялось. Тот студиозус, кто прошёл все ступени и остался в университете, получал право быть профессором, преподавателем. После мастера (магистра), разумеется, и потом доктора, самого образованного человека. Профессор – это тот, кто остался в университете и готовит новых докторов.
Университет – это цех, который получал признание либо от церкви, либо от императора, либо от города-республики. Всегда была некая внешняя инстанция, которая гарантировала университету его автономию. На этом основано старое правило — urbi et orbi, «к городу и к миру» — согласно которому университет работает на весь мир (универсалистская программа) и на свой город (программа своего сообщества). Собственно, это правило стало действовать, когда самоуправляемые города стали учреждать свои университеты. Но первые, самые старые, были основаны либо императором, как в Болонье, либо церковью – как в Париже.
— Михаил, а как Вы видите традиционную университетскую систему и современную Болонскую систему?
— Традиционная система университетов в Европе действовала до реформ 18 века, когда начались эксперименты с университетом. До европейского Просвещения Болонья, Оксфорд, Париж, Кэмбридж — а затем сотни других северо- и центрально-европейских университетов — сложились в единую сеть, между элементами которой студенты бродили от одного профессора к другому, в зависимости от того, что хотели изучать. И профессора тоже свободно переходили из университета в университет. К концу 15 века – началу Реформации – университетов в городах было уже под 70, и при них возникают студенческие братства и товарищеские коллегиумы, в которых ученые и студенты могли поддержать друг друга, помочь прокормиться.
… Особенно интересны студенческие объединения — бурштумы. Это были полукриминальные организации: студенты могли получить место ночевки и еду. Бурштумы — от слова «бурш», изначально — стипендиат, товарищ по учебе, а в 19 веке — пейоративное название студента в немецком.
— Не удивлюсь, если и знакомое нам «буржуа» отсюда…
— Нет, бурш происходит от слова «Beutel», финансовое объединение, а буржуа — это горожанин…
Так вот, в студенческом объединении можно жить, но денег всё равно мало. И потому, как в Киеве, так и в Париже, студенты делали набеги то на базары, или ходили побираться по сёлам – вспомните гоголевского «Вия», или студентов у Рабле в «Гаргантюа и Пантагрюэле». Тут студенты — проказники, асоциальные элементы, но имеющие блестящее образование!
Некоторые студенческие полукриминальные группы дожили в Германии или Швеции вплоть до 20 века. С ними столетиями будет бороться полиция. Но студенты были под автономным судом — и наказанием — университетских властей. Ректоры были судьями, а в университете были экзекуторы и карцеры.
— О, я помню экскурсию в студенческий карцер в Гейдельбергском университете, стены которого все исписаны самыми интересными выражениями, изрисованы гербами и всякими другими художествами. Что удивительно, сто лет назад попасть в «Карцеронию» для студентов было делом чести и свидетельством принадлежности к элите!
— То же самое и в других старых университетах, например в Грайфсвальде. Там карцер и надписи на его двери и стенах — часть музея.
Про поведение студенческих объединений можно судить и по истории с философом Фихте. В начале 19 века Фихте пытался провести реформу Йенского университета и распустить порочные студенческие ассоциации. Он ходил по буршествам и учил, что они неправильные, аморальные. Часть братств согласилось с философом. Но одно из братств заявило, что он подрывает традиции братства и студенческой свободы, – и объявили его врагом, которого могли и убить. Ему даже пришлось уехать из Йены на какое-то время.
… Кстати, в 18-19 веке вы могли по лицу студента определить, к какому братству он принадлежит. Во время «инициации» новых членов, проходила дуэль или новичку наносили порез на лице или руке. По шраму можно было сказать, откуда этот ученый товарищ.
— После Реформации в мирный студенческий бандитизм вмешиваются войны католиков и протестантов, верно?
— Да, во время Реформации университетов стало гораздо больше, потому что протестанты и католики начали воевать друг с другом, в том числе и посредством университетов, в пространстве образовании и науки. В 16-17 веках протестанты и католики открыли массу школ, как для элит, так и для буржуа, а также коллегиумы. Особенно сильна была сеть иезуитских коллегиумов, которые дали начало и Львовскому университету, и стали моделью для Могилянского коллегиума.
Первым православным коллегиумом стал Киевский коллегиум, созданный Петром Могилой, молдавским принцем, польским офицером и лидером православных Речи Посполитой. Он взял за основу иезуитский опыт. А новые поколения могилянцев уже влияли и на церковь, и на государство (их роль на создание Российской Империи было огромным). А грамматика Смотрицкого, напечатанная в Киеве еще в 17 веке, функционировала для украинцев, белорусов и русских до конца 19 века.
Протестантские университеты также были важны для религиозной и политической жизни. Например, Страсбург, где жили немецкие протестантские подданные католического французского короля, свою идентичность до 19 века удерживал благодаря университету, в котором работал Гутенберг и учился Гёте.
В 18 веке начинаются эксперименты с университетами. До этого, ученые отстаивали свою автономию, лавируя между правительством и церковью. Но в 18 веке активно развивается наука, а во многих странах государство подчинило церковь. Тогда и влияние правительств на университеты выросло. С потерей баланса у университетов возникало всё больше проблем с цензурой и свободой.
Также традиционные университеты стали слишком неповоротливы, в то время как научно-техническое развитие стало ускорятся. Поэтому «просветители» пытались реформировать университеты. А контрпросветители усиливали контроль за ними.
У Канта есть блестящая работа «Спор факультетов», где юристы, богословы, философы и медики между собой спорят за власть в своем цехе и за признание своей научной значимости. Кант отстаивает единство наук и особую роль философии в том, чтобы хранить свободу университета от светских властей.
— Упомяну для наших читателей интересный факт, Михаил: в 2013-2018 годах вы возглавляли Кантовское общество в Украине!
— Да, я был секретарем Кантовского общества в Украине с 1998 (основания) и до 2013 когда был избран главой общества. Это было объединение философов, направленных на популяризацию и изучение кантовского наследия в Украине…
… В годы жизни Канта, во второй половине 18 века, правительство Швеции провело реформу университета Уппсалы. Тогда было создано 5 факультетов, которые готовили кадры для пяти министерств правительства.
Эта модель послужила примером для реформы университетов в Российской империи. Тогда, в начале 19 века, Александр Первый учредил семь университетов и образовательных округов. При этом университеты, согласно шведской модели, рассматривались частью министерства просвещения, а профессора были своего рода госслужащими с рядом административных функций. Наша сегодняшняя украинская университетская бюрократия берет свое начало оттуда.
Эта модель — один из примеров того, как к 19 веку власть начинает использовать науку и образование в своих целях. Это единство власти и науки закрепила модель «гумбольдтовского университета». Прусский министр Вильгельм фон Гумбольдт на примере нового Берлинского университета во второй декаде 19 века создал особый «контракт» между университетом и правительством, по которому правительство даёт деньги университету на научные изыскания в обмен на «патриотическое образование» молодежи, подготовки кадров для власти. Профессора становятся богатыми, у студентов появляется подушка социальной безопасности в обмен на лояльность и патриотизм. И это радикально меняет науку, которая из глобального, универсального феномена становится национальным. И университеты вносят важную лепту в национализм 19 века.
— Функция науки, разумеется, в этих условиях страдает?
— В истории науки ее институты находятся в зависимости от других центров власти. Вот пример: после первого польского восстания католический Виленский университет – центр польского сопротивления в Российской империи – был уничтожен, его библиотеку и часть профессоров передают Киеву, в котором основывают новый университет Св. Владимира. Было ясно, что университет, кроме научной и просветительской функции, будет готовить лояльную русифицированную польскую и украинскую молодежь. В своей речи во время открытия университета попечитель Потоцкий, один из лидеров польской общины империи, просил помнить о правах польских студентов, происходящих «из не столь счастливых народов». Тут была очевидной политическая роль университета.
— И вот наступает ХХ век с его не религиозными уже, а национальными войнами…
— ХХ век – век, когда и университеты, и наука пытаются себя защитить от диктата государств. Пик государственного управления наукой это Первая мировая война, когда целая кэмбриджская рота гибнет под Ипром, будучи отравленной достижением немецких ученых — ипритом. Это событие сильно повлияло на европейцев и учёных всего мира. Наука, которую обожествляли, которая должна была нести прогресс, оказалась машиной массового уничтожения – ещё до атомного оружия. Целая рота– молодые доктора, магистры и студенты – погибли от изобретения своих коллег. Отсюда начинается традиция пацифизма ученых — Бергсона, Эйнштейна, Юнга, Капицы, Сахарова, сопровождающегося диссидентством и сопротивлением властям.
— Контроль государства усиливался, тем не менее.
— В ХХ веке спастись от этого контроля, идеологического безумия, которое было и в СССР, Германии, Китае, а порой и США, способ был один — коммерциализация. Основатели «неолиберальной модели» университета думали: мы будем зарабатывать деньги и государство нам будет не нужно. В ответ приавтельства стали создавать системы контроля за наукой — ВАК в СССР или Quality Assessment Agency в Британии. Эти институты контролируют отчасти финансово независимые университеты. Кроме того, была создана Болонская система, которая, с одной стороны, делала научные центры едиными и стандартными, но с другой стороны, подчиненными массе бюрократических правил и учреждений на всех уровнях научной иерархии. Именно с него начинается определённость, что кто должен знать, какие правила при назначении младшего профессора (assistant’а), доцента (associate professor) или полного ординарного профессора (в Германии это называется W3). Так или иначе, эта сисма побеждает национальные: унификация, по крайней мере для постсоветского пространства, для большой Европы и для сервероамериканских университетов произошла. Сильное влияние её заметно также на латиноамериканские и китайские университеты. Национальные и межнациональные структуры еще больше вмешались в саму природу образования и науки.
— В принципе, его же делали, чтобы студенты могли мигрировать между университетами?
— По-своему, это возвращение к глобальной коммуникации ученых и студентов. Но этой унификацией управляли правительственные и международные организации.
Копрорации предложили университетам свою помощь, в обмен на новую лояльность. Вот если вы можете изобрести более выгодный стиральный порошок или более быструю передачу данных в мобильной сети, тогда мы признаём вас лучшими учеными. Это позволяет науке в части нефундаментальных исследований быть более автономными.
Есть университеты – Гарвард, Оксфорд – которые мало зависят от правительства, но всё равно оно им определённые рамки создало.
Борьба между свободой, автономией науки и политическим контролем продолжается, потому что знание и есть по-настоящему власть.
Продолжение следует…
